И вновь мы как будто не можем не признать убедительность аргументов Толстого. Да ведь он прав, прав! Если вера – это духовный труд, причем радостный, потому что это труд ради спасения души, то чего же нам опасаться на этом Божьем пути? Прав был и китайский царь, написавший на ванной символические слова, которые означали: каждый день, даже каждый час живи заново, обновляйся и не уступай унынию на пути к нравственному совершенству. И вроде бы эти слова по смыслу совпадают со словами Христа, которые приводят все четверо евангелистов: «Толцыте, и отверзится… дастся вам». То есть «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят» (Мф 7:7–8).
Если Бог – милосердный и всевидящий судья, а не прокурор, строго листающий «Уложение о наказаниях», то Он оценит твои духовные поиски и усилия, какими бы слабыми и ничтожными они ни были и как бы ты ни спотыкался на своем пути. Просто будь самим собой в лучших устремлениях своей души. Верь Богу, как отцу родному. Не ищи себе посредников в переговорах с Ним, а только слушайся того разумного и, следовательно, Божьего начала в самом себе, которое и есть Бог.
Но если это не так? Если Бог наделил человека разумом не для того, чтобы человек разумно соединялся с Богом через соединение в любви со всеми людьми, наделенными тем же разумом? Если разум дан человеку для того, чтобы прямиком привести его в ад на вечные мучения? На это Толстой отвечал: «Я не хочу такого жестокого бога!» И это был уже духовный бунт, от которого один шаг до строк столь не любимого Толстым Фридриха Ницше: «Прочь с таким богом! Лучше совсем без бога! Лучше на свой риск и страх устраивать судьбу!»
Среди людей, горячо любивших Толстого, но не разделявших его антицерковных взглядов, была не только Александра Андреевна Толстая. Среди таких людей был молодой военный прокурор А.В.Жиркевич, человек безупречной нравственной жизни и профессиональной чести. Он сам был писателем, но главное – глубоко и нетривиально мыслящим человеком. Влюбленный в Толстого как мальчишка, он робел в его присутствии и каждый свой приезд в Ясную Поляну, где его охотно принимали, рассматривал как величайшую веху своей жизни. Тем не менее он спорил со своим кумиром в дневниках, не так давно изданных его внучкой Н.Г.Жиркевич-Подлесских. Например, он обижался на Толстого за то, что тот сурово осуждал его профессию, хотя именно на этой стезе Жиркевич, как человек гуманных воззрений, немало пострадал. Он, как и многие, называл гордыней религиозные взгляды Толстого. Но вот когда Толстой умер, когда весь его путь стал очевиден, Жиркевич написал следующие поразительные слова:
«Как понятна и хороша философия Толстого! До рождения человека и после его смерти – бездна, одухотворенная волей Творца вселенной! Жизнь человеческая, в сравнении с этим безднами, – лишь миг. Может ли миг этот не быть одухотворен той же вселенской волей? Надо жить, надо делать добро, надо любить, так как этими началами проникнуто всё живущее. А о будущем не надо заботиться (то есть о загробной жизни). Мудрый, благой Отец вселенной, конечно, всё мудро и благо устроит. А главное, нашего мнения и желания не спросит».
Что бы ни говорили церковные критики Толстого, обвиняя в ереси, в его религиозных взглядах присутствовала какая-то высшая нравственная правда. Недаром на рубеже XIX–XX веков за ним потянулось столько чистых и свежих духом молодых людей. Но слишком часто эта нравственная правда, сталкиваясь с конкретной человеческой практикой, с процессом живой жизни, вдруг оказывалась бессильной. Казалось бы, весь пафос проповеди Толстого состоял в том, что он боролся не за мертвое, казенное, обрядовое христианство, а за живое и практическое. Или, говоря его же словами, «христианство не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание». Но вот к нему в Ясную Поляну приходят живые христиане. И он, великий мудрец мира, не знает, что ему с ними делать. Толстой в растерянности.
Легко можно представить себе, что́ он им тогда говорил. «Не нужно никуда ездить, сидите дома, помогайте своим близким, если они у вас есть, творите маленькое посильное добро там, где вам определил жить Господь».
Всё правильно! Но почему-то они несчастны там, где им определил жить Господь. Почему-то они хотят какой-то милости и верят в то, что великий старец подаст им ее, как живой воды. Но главное – все они физически немощны и бедны.
Вот в 1910 году одна девица просит у него денег хотя бы на обратную дорогу. Но Толстой ей даже в этом отказывает.
Этот поступок писателя может показаться неприличным со стороны графа. Но это только на поверхностный взгляд. С 1891 года, когда он отказался от собственности и прав на свои сочинения, у него не было денег. Когда осенью 1910 года он уезжал из Ясной Поляны в последний путь до Астапова, в его записной книжке лежали 50 рублей и еще немного мелочи в кошельке. Нам странно читать в «Записках» Маковицкого, что великий писатель торговался с извозчиками и гостинниками на пути своего бегства. Но нужно понять, что причиной этому была вовсе не скупость, а простой житейский расчет. На эти деньги он должен был доехать, как ему представлялось, например, до Кавказа.
Разумеется, деньги были у его супруги Софьи Андреевны, которой он отписал свое имение и часть прав на литературные издания. Но и этих денег определенно не хватило бы даже на то, чтобы обеспечить проезд туда и обратно всех яснополянских паломников. К тому же жена Толстого очень не любила этих людей, потому что они превратили семейное гнездо в проходной и постоялый двор. Нам может показаться невероятной сцена из кинохроники, где Толстой скрупулезно отсчитывает на своей ладони какие-то грошики, чтобы дать страннику, одетому в лохмотья. Вот скупердяй, дал бы ему три рубля, что ли! Нам трудно поверить, что у самого знаменитого писателя и родовитого графа трех рублей на тот момент просто не было. А если бы и были, то это были деньги его жены, которая сама еле сводила концы с концами в яснополянском хозяйстве. Тем не менее, отказавшись от собственности, Толстой так и не смог до конца отказаться от благотворительности. Слишком много несчастных досаждали просьбами. И в этом заключалась уже его му́ка.
В шестьдесят пятом томе Юбилейного собрания Л.Н.Толстого, где напечатаны его письма 1890–91 годов, есть важный документ – одно из немногих писем Толстого, в котором упоминается Иоанн Кронштадтский. Это письмо – ответ на просьбу Анатолия Степановича Буткевича, тульского помещика и пчеловода. 13 мая 1891 года тот просил Толстого помочь ученице акушерской школы Мацкиной. Зная об отсутствии у Толстого собственных средств, Буткевич просил его письменно обратиться к кому-нибудь из знакомых, могущих ежемесячно давать Мацкиной 10–30 рублей в продолжение одного года. Толстой в не дошедшем до нас ответе в этой просьбе отказал и, по-видимому, изложил свои взгляды на благотворительность. В письме с почтовым штемпелем «Крапивна, 1 июня 1891» Буткевич возразил Толстому. Он писал, что не согласен с его взглядом на деньги и что тезис «Деньги – зло» не считает «нравственным принципом». Тогда 4 июня 1891 года Толстой был вынужден объясниться более подробно.
«Я и не думал осуждать вас, дорогой Анатолий Степанович, я только оправдываю или скорее объясняю себе свое отношение к деньгам. И очень рад случаю еще раз, и для себя преимущественно, высказать свое отношение к ним, а это очень нужно.
