10 мая 1897 года Толстой пишет письмо Николаю II, пытаясь донести до слуха императора безобразные события, которые происходили в Бузулукском уезде Самарской губернии, где у крестьян-молокан силой отнимали детей.
«…В дом крестьянина Чипелева, молоканина по вере, в 2 часа ночи вошел урядник с полицейскими и велел будить детей с тем, чтобы увезти их от родителей. Ничего не понимающих, испуганных мальчиков – одного 13-ти лет, другого 11-ти лет – одели и вывели на двор. Но когда урядник хотел взять двухлетнюю девочку, мать схватила дочь и не хотела отдать ее. Тогда урядник сказал, что велит связать мать, если она не пустит дочь. Отец уговорил жену отдать ребенка, потребовав от урядника расписку, в которой было бы объяснено, по чьему распоряжению взяты дети…
Через несколько дней после этого, в другой деревне – Антоновке, того же уезда, так же ночью, в дом крестьянина Болотина, тоже молоканина, так же пришли урядник с полицейскими и велели собирать в дорогу двух девочек, одну 12-ти, другую 10-ти лет. Хотя Болотин и слышал прежде этого от священника и пристава угрозы, что если он не обратится в православие, которое он оставил уже 13 лет тому назад, то у него отберут детей, он не мог поверить, чтобы такая странная мера была принята против него по распоряжению высшего начальства, и не дал детей. Но на другой день явился пристав с урядником и полицейскими и девочек взяли и увезли.
То же самое и в ту же ночь произошло в семье крестьянина той же деревни Самошкина. У него отняли единственного пятилетнего сына. Мальчик этот составлял радость и надежду семьи, так как после многих лет это был единственный сын, оставшийся в живых. Когда брали этого ребенка, он был болен и в жару. На дворе было свежо. Мать упрашивала оставить его на время. Но пристав не согласился и, сообразно с мнением доктора, решившего, что для жизни ребенка нет опасности в переезде, велел уряднику взять ребенка и везти его, но мать упросила пристава позволить ей самой ехать с сыном до города. Это было позволено, и она проводила его до города Бузулука. В городе же мальчика отняли от матери, и она больше уже не видала его. На все прошения, которые подавали эти крестьяне, они не получили ответа и не знают, где их дети.
Ведь это невероятно!
А между тем всё это совершенная правда…
Но что хуже всего, это то, что это не единичный пример, один из тысяч и тысяч таких же и еще более жестоких дел, совершаемых по всей России над людьми, виновными только в том, что они исповедуют ту веру, которую считают божеской истиной», – пишет Толстой.
В том же 1897 году за свои убеждения, но главным образом за свою активность в распространении запрещенных произведений Льва Толстого, был выслан в Англию В.Г.Чертков. Разумеется, в Англии он не страдал и не нуждался, получая солидные ежегодные денежные отчисления от своей матери, а его высылка за границу только способствовала тому, что толстовские запретные вещи стали переводиться на иностранные языки и огромными тиражами печататься во всем мире. Тем не менее эта высылка больно била по совести Толстого, ибо она была лишь наиболее ярким и публичным образчиком той коварной политики, которую проводил К.П.Победоносцев при поддержке двух царей – Александра III и Николая II. Политика эта заключалась в следующем: толстовцев преследовать, Толстого не трогать. Таким образом, неприкасаемый Учитель становился морально ответственным за преследование учеников.
Можно привести и немало других поводов, по которым у Толстого не могло быть оснований любить православную Церковь в лице ее митрополитов и лично обер-секретаря Синода. Но это, конечно же, не давало ему права глумиться над таинством.
Нет сведений о каком-то «специальном» отношении Толстого к этим злосчастным главам «Воскресения». Но не может быть сомнения, что они были написаны в состоянии крайнего раздражения на Церковь. Именно на Церковь как институт, а не на ее конкретных священников, тем более простых, каким был батюшка тюремного храма. Недаром у этого батюшки в романе совершенно нет лица. Это какая-то условная фигура, механически исполняющая «известные манипуляции». Этот образ карикатурен, но написан без злости.
В повседневном общении с людьми Толстой не любил, когда при нем начинали ругать «попов». По свидетельству писателя П.А.Сергеенко, он не выносил самого этого слова, считая оскорбительным. И как-то его возмущение вылилось таким образом:
«Однажды известный художественный критик В.В.Стасов заговорил в присутствии Льва Николаевича об Иоанне Кронштадтском и о том, будто Л.Н. в какой-то своей статье высказался о нем: “Этот поп, который” и т. д. Л.Н. прервал Стасова:
– Я никогда ничего подобного не говорил об Иоанне Кронштадтском. И это совсем не мое слово: “поп”. Я терпеть не могу этого слова в применении к известному лицу…»
Изначально роман «Воскресение» печатался главами в иллюстрированном еженедельнике издателя А.Ф.Маркса «Нива», рассчитанном на массового читателя. Нужно ли говорить, что обе антицерковные главы при публикации были изъяты цензурой? Не было этих глав и ни в одном переиздании романа в России вплоть до 1906 года. Зато эти главы (и, вероятно, с великой радостью!) были восстановлены В.Г.Чертковым в английском издании романа на русском языке. Это издание выдержало пять тиражей и достаточно широко, хотя все-таки нелегально, распространялось в России.
Поэтому отец Георгий Ореханов не совсем справедлив, когда пишет об «огромных тиражах» «Воскресения» и о том, что «Россия действительно была потрясена небывалым глумлением над православной верой». Были и огромные тиражи (русские и зарубежные), было и потрясение. Но это потрясение все-таки не могло коснуться обычных российских читателей и уж тем более людей из простонародья. Интересно, что даже такой книгочей и всезнайка, как Василий Розанов, в одной из статей о Толстом признался, что и он не читал этих крамольных глав. По-видимому, он, как и подавляющее большинство русских читателей, познакомился с романом в обычном «марксовском» исполнении, а не в нелегальных изданиях лондонского «Свободного слова» В.Г.Черткова.
Судя по дневнику зятя Толстого М.С.Сухотина, история с публикацией этих глав получилась скандальной и расколола общество, потому что и многие сочувствовавшие взглядам Толстого люди были раздражены этим. Раскол прошел и по семье писателя, где только младшая дочь Саша, как и отец, безусловно любила Черткова. Но даже Сухотин, человек вполне либеральных и уж точно не ортодоксальных взглядов на религию, был возмущен поступком Черткова.
«Поразительно, как этот сын Зеведеев
[31]
забрал в руки учителя, – пишет Сухотин в своем интересном, полном метких наблюдений дневнике. – Ему одному разрешены les petites entrées, т. е. ему дозволяется входить, когда ему угодно, ко Л.Н., несмотря на затворенные двери, несмотря на часы, отдаваемые Л.Н-м работе. Ему дозволено читать всё то, что пишет Л.Н., и по его настоянию Л.Н. поступает со своими писаниями так или иначе. То заявление, которое Л.Н. давно (в 1891 году) сделал о том, что его писания принадлежат всем, собственно говоря, ради Черткова потеряло всякий смысл. В действительности писания Л.Н. принадлежат Черткову. Он их у него отбирает, продает их, кому находит это более удобным, за границу для перевода, настаивает, чтобы Л.Н. поправил то, что ему, Черткову, не нравится, печатает в России там, где находит более подходящим, и лишь после того, как они из рук Черткова увидят свет, они становятся достоянием всеобщим… Если бы я стал припоминать все те поступки Л.Н., которые вызывали наибольшее раздражение в людях, то оказалось бы, что они были совершены под давлением Черткова. Например, помещение в “Воскресении” главы с издевательством над обедней».
