Мы показали кольцо маме. Она посмотрела на него. Мы сказали, что надо кольцо оценить. На следующий день мама поехала на автобусе в Блуфильд, в ювелирный магазин. Когда она вернулась, сообщила нам, что кольцо оказалось действительно настоящим с бриллиантом в два карата.
«А сколько оно стоит?» – спросили мы.
«Не имеет никакого значения», – ответила мама.
«Почему?»
«Потому что мы его не продаем».
Она решила оставить кольцо себе в качестве компенсации за обручальное кольцо, которое ей подарил папа, но вскоре после свадьбы заложил.
«Но, мам, за кольцо можно купить много еды», – возразила я.
«Это верно, – ответила мама, – но это кольцо может придать мне чувство собственного достоинства. В наши времена чувство собственного достоинства гораздо важнее еды».
Мамино чувство собственного достоинства и самооценка действительно находились в минусе. Время от времени она ложилась в постель на несколько дней, плакала и кидалась в нас вещами. Она кричала, что могла бы стать известной художницей, если бы у нее не было детей, особенно тех, которые совершенно не ценят многочисленных жертв с ее стороны. Но когда депрессия проходила, мама вставала с кровати и начинала рисовать и насвистывать как ни в чем не бывало.
Однажды в субботу утром вскоре после того, как мама начала носить кольцо, у нее было хорошее настроение, и она решила, что нам надо заняться уборкой дома. Мне ее предложение понравилось. Я сказала, что нам надо вынуть все вещи из каждой комнаты, тщательно все помыть и поставить назад только самое необходимое. Такой способ казался мне наиболее разумным. Но мама решила, что можно обойтись косметической уборкой, поэтому мы лишь выровняли стопки бумаги и спрятали грязное белье. Мама настояла на том, чтобы мы громко читали молитву во время уборки. «Таким образом мы очистим не только дом, но и наши души, – сказала она. – Двух зайцев одним ударом».
Мама объявила, что в последнее время она пребывала в депрессии потому, что не делала гимнастику. «Я начну заниматься аэробикой, – сказала она. – Главное – это хорошая циркуляция крови в организме. Это изменит мое отношение к жизни». Она наклонилась и дотронулась до пальцев на ногах.
Разогнувшись, мама заявила, что уже начинает чувствовать себя лучше, и снова наклонилась для того, чтобы прикоснуться к пальцам ног. Сидя за письменным столом и сложив руки на груди, я внимательно за ней наблюдала. Я знала, что проблема не в плохой циркуляции крови. Нас не спасет аэробика, нам надо было принимать серьезные меры. Мне уже исполнилось двенадцать лет, и я провела тщательное исследование в городской библиотеке о том, как живут другие семьи на нашей улице. Я придумала план и ждала удобного случая, чтобы поведать его маме. Казалось, что момент созрел.
«Мам, мы больше не можем жить так, как сейчас живем», – сказала я.
«Наша жизнь не такая уж и плохая», – ответила мама. Она сгибалась, доставала кончики пальцев ног, разгибалась и поднимала руки вверх.
«Неплохая? Мы три дня подряд едим один попкорн, – сказала я. – Давай чуть реалистичней взглянем на сложившуюся ситуацию».
«В тебе очень много негатива, – ответила мама. – Ты напоминаешь мне мою собственную мать, которая постоянно критиковала».
«Это не негатив, это реализм».
«В сложившейся ситуации я делаю все, что могу, – сказала мама. – Почему ты не хочешь увидеть вину отца? Он, между прочим, далеко не ангел».
«Я знаю, – ответила я и потрогала пальцами край стола. Папа клал сюда зажженные сигареты, и весь край стола был словно фигурно обожжен. – Мама, тебе надо расстаться с папой».
Она перестала делать свои упражнения. «Я не верю своим ушам, – сказала она. – Я не представляю, как ты можешь идти против папы. Ты самый лояльно настроенный по отношению к нему человек». Действительно, я всегда до последнего защищала папу, верила в его сказки и объяснения и считала выполнимыми его планы на будущее. «Он же тебя так любит, – говорила мама. – Как ты можешь про него так говорить?»
«Я его ни в чем не виню, – сказала я. И я действительно его ни в чем не винила. Однако папа упорно пытался себя убить, и я начала опасаться, что он может свести в могилу и нас. – Нам надо с ним расставаться».
«Как я могу бросить твоего отца?» – вскричала мама.
Я сказала маме, что если она уйдет от отца, то сможет получать государственное пособие, получение которого в нынешней ситуации невозможно, потому что она замужем за здоровым и работоспособным мужчиной. Многие семьи детей, с которыми я ходила в школу, и половина жителей на нашей Литтл Хобарт Стрит жили на пособие, и их жизнь была не такой ужасной. Я знала, что мама принципиально против получения пособия, но, если вдуматься, нет ничего зазорного в том, что государство выдает деньги на жизнь, дает средства на одежду, покупает в дом уголь и платит за школьные обеды.
Мама сказала, что не хочет меня слушать. Жизнь на пособие, говорила она, нанесет детям неизгладимую психологическую травму. «Можно иногда и поголодать, – говорила она. – Потом поел, и все в порядке». Можно немного померзнуть, но рано или поздно согреешься. Но как только начинаешь жить на пособие, твоя жизнь кардинально меняется. Даже если потом соскочить с пособия, стигмата остается на всю жизнь. Человек меняется на всю оставшуюся жизнь.
«Хорошо, – ответила я, – если не хочешь жить на пособие, найди работу». В местном школьном округе был недостаток учителей, как и в Бэттл Маунтин. Мама может легко получить такую работу, после чего все мы можем снять нормальную квартиру.
«Ох, как мне не нравится это», – сказала мама.
«Думаешь, будет хуже, чем сейчас?» Мама задумалась. Потом посмотрела мне в глаза и улыбнулась: «Я не могу бросить твоего отца. Это противоречит католической вере». Она вздохнула и продолжила: «И потом ты сама меня прекрасно знаешь. Я слишком люблю приключения».
Мама так и не рассказала папе о нашем с ней разговоре. В то лето он по-прежнему думал, что я остаюсь его самым верным союзником. Учитывая, что никто больше не претендовал на такое отношение, наверное, можно было утверждать, что это было правдой.
Однажды июньским днем мы, свесив ноги, сидели с папой на веранде и смотрели на дома внизу. Лето выдалось таким жарким, что я едва могла дышать. Казалось, что в Западной Виргинии жарче, чем в Финиксе и в Бэттл Маунтин, где температура поднималась выше тридцати градусов. Папа сказал, что термометр показывает двадцать семь градусов, и я заметила, что термометр наверняка сломался. Папа сказал, что с термометром все в порядке. Просто мы привыкли к сухой жаре, а здесь жара сочетается с влажностью.
Папа показал мне на аккуратные дома на Стюарт Стрит и объяснил, что там, в долине, где они расположены, температура должна быть еще больше. Мы же находились гораздо выше – в самом прохладном месте во всем городе. И он добавил, что весенний паводок показал, что наш дом очень удачно расположен. «Понимаешь, перед тем, как выбрать дом, я очень хорошо подумал, – сказал папа. – При покупке недвижимости надо учитывать всего три правила: расположение, расположение и еще раз расположение».
