Генерал А. И. Михайловский-Данилевский, находившийся на конгрессе при императоре Александре, рассказывает: «Венский двор был неистощим в изобретении увеселений и праздников. Балы, по многочисленности своей, становились уже слишком единообразны, почему принуждены были прибегнуть к другого рода забавам. Лишь только выпал снег, то начали приготовлять катанье в великолепных санях, блестящих позолотой и сделанных наподобие колесниц; но, к несчастью, снег скоро сошел, и принуждены были отрядить множество людей, которые собирали оный по полям в корзинах и усыпали им дорогу, по коей надлежало ехать»
[441]
.
Балы и всевозможные приемы и в самом деле проводились ежедневно. Это обстоятельство весьма остроумно прокомментировал бельгийский дипломат князь Шарль Жозеф де Линь, который написал: «Конгресс танцует, но не движется вперед»
[442]
.
Герцогиня Курляндская-2
Как мы уже говорили, Талейран прибыл в Вену 23 сентября 1814 года, и вместе с ним в Вену приехала и 21-летняя Доротея де Талейран-Перигор (урожденная герцогиня Курляндская). Напомним, эта красивая молодая женщина была женой генерала Эдмона де Талейран-Перигора, племянника Талейрана.
Во время Венского конгресса генерал де Талейран-Перигор находился в Северной Италии, по месту дислокации своей воинской части. Как утверждает Дэвид Лодей, Доротея к тому времени «переросла Эдмона во всех отношениях»
[443]
.
Она поселилась в одном дворце с Талейраном и, судя по всему, именно тогда начала играть важную роль в жизни дяди своего супруга. Более того, считается, что именно в Вене она стала его любовницей.
Еще 3 января 1814 года Талейран писал матери Доротеи:
Я вас люблюу дорогая моя, всей своей душой, как в жесткие времена, так и во времена более мягкие. Прижимаю вас к своему сердцу…
[444]
Возможно, это была всего лишь формула вежливости. Но словами «я вас люблю» заканчивались практически все его письма к герцогине. И при этом почти в каждом письме он рассказывал ей, что ходил или собирается пойти к Доротее. Тогда они просто вместе обедали. Теперь же, всего через несколько месяцев, несмотря на огромную разницу в возрасте, составлявшую почти сорок лет, Талейран нашел в Доротее ученицу и помощницу, которой можно доверить самую секретную информацию, и в конечном итоге единомышленницу и политическую союзницу.
В Вене «они составляли диковинную пару»
[445]
.
Конечно, подобная связь могла вызвать скандал в высшем обществе, но в данном случае императорский двор в Вене безмолвствовал.
Более того, во дворце князя фон Кауница Доротея принимала многочисленных гостей, покоряя их блеском своей красоты и туалетов. Она умело вела светские беседы, получая при этом ценнейшую дипломатическую информацию, а также помогала Талейрану вести тайную переписку.
Биограф Талейрана Дэвид Лодей по этому поводу пишет: «В салоне царила Доротея. Она танцевала. Она вела балы. Темноволосая, черноглазая, воздушная, быстролетная, Доротея стала любимицей высшего общества Вены»
[446]
.
Венский конгресс-2
Но это все было потом, а поначалу приехавшего в Вену Талейрана неделю держали на своеобразном «карантине», и только 30 сентября он принял участие в серьезном заседании представителей «большой четверки».
Заседание проходило в здании Государственной канцелярии на Бальхаузплац. Представитель Людовика XVIII вошел в зал, окинув ироничным взглядом всех присутствовавших. Потом он уселся между представителями Пруссии и Австрии, а последний объявил ему, что государственные секретари соответствующих стран собрались для согласования текста предварительного соглашения.
Талейран удивленно поднял правую бровь:
— Государственные секретари?
Потом он указал на двух господ, сидевших перед ним, и сказал:
— Но господин де Лабрадор не является таковым и господин фон Гумбольдт тоже.
Князь фон Меттерних принялся объяснять, что маркиз Педро де Лабрадор — это единственный представитель Испании в Вене, а барон фон Гумбольдт сопровождает канцлера фон Гарденберга, который плохо слышит и не может обходиться без помощника. Бедняга фон Гумбольдт тут же доказал это, начав пересказывать прямо в ухо своему 64-летнему начальнику все, что происходит.
Талейран, бывший, как известно, хромым от рождения, тут же подхватил мысль Меттерниха и заявил:
— Если физическая немощь тут так уважается, то я тоже могу приходить в сопровождении помощников…
Меттерних открыл заседание, сказав несколько слов о долге, лежащем на конгрессе и заключающемся в том, чтобы укрепить только что восстановленный в Европе мир. Князь Карл Август фон Гарденберг добавил, что для прочности мира нужно свято соблюдать взятые на себя обязательства и что таково намерение союзных держав…
— Союзных держав? — перебил его Талейран. — Но против кого же направлен этот союз?
В своих «Мемуарах» он потом описал это так: «Я сидел рядом с Гарденбергом и, естественно, должен был говорить после него»
[447]
.
На самом деле это не совсем так. Дело было не в том, кто за кем должен был говорить. Просто ситуация складывалась таким образом, что не вмешаться было невозможно. Несмотря на то, что мир был заключен, все кабинеты в начале переговоров занимали «если не совершенно враждебную, то, по меньшей мере, весьма двусмысленную позицию в отношении Франции. Они все считали себя в большей или меньшей степени заинтересованными в том, чтобы еще больше ослабить ее»
[448]
.
— Уж не против ли Наполеона направлен союз? — продолжил свое выступление Талейран. — Но он, если я не ошибаюсь, находится на острове Эльба… Так, может быть, против Франции? Но мир заключен, и французский король служит порукой его прочности. Господа, будем откровенны, если еще имеются союзные державы, то я здесь явно лишний.
Было видно, что слова Талейрана произвели впечатление на присутствовавших. А он вновь заговорил:
— Если бы меня здесь не было, вам бы недоставало меня. Господа, я, может быть, единственный из всех присутствующих, который ничего не требует. Подлинное уважение — это все, что я желаю для Франции. Она достаточно могущественна, благодаря своему богатству, своей протяженности, численности и духу своего населения, единству своей администрации, а также защите, которую природа дала ее границам. Повторяю, я ничего не желаю для нее, но бесконечно много могу дать вам. Присутствие здесь министра Людовика XVIII освящает начала, на которых покоится весь социальный порядок. Основная потребность Европы — это изгнание навсегда мысли о возможности приобретения прав одним завоеванием и восстановление священного принципа легитимности, из которого проистекают порядок и устойчивость. Показав теперь, что Франция мешает вашим совещаниям, вы этим самым сказали бы, что вы не руководствуетесь больше истинными принципами и что вы отвергаете саму справедливость. Эта мысль далека от меня, так как мы все одинаково понимаем, что только простой и прямой путь достоин той благородной миссии, которую нам предстоит выполнить.
