Один из первых журналистов, Гаспаро Гоцци, издавал в разное время L’Osservatore Veneto и La Gazzetta Veneta. Последняя, основанная в 1760 году, выходила дважды в неделю, у ее издателя имелось четыре бюро, где принимали новости, а также оформляли подписку. Там публиковались новостные сообщения, реклама, разговоры, подслушанные на площади Святого Марка, обеденные карты, мольбы «одиноких сердец» и т. п. Здесь была вся жизнь Венеции, от истории привратника, который, изрядно выпив, разбился насмерть, выпав из окна, до обменного курса. Это была одна из многих листовок, газет и еженедельных писем с новостями, рассылавшихся по подписке. Многие из них публиковали сообщения о частных скандалах и ссорах, не отказывая себе в передаче слухов и намеков, перепечатывали частные письма, ставя тем самым в трудное положение некоторых известных венецианцев, заботившихся о своем buona fama (добром имени).
Газеты были чем-то вроде сатир на определенную тему, распространявшихся на улицах, приметой города, одержимого собственной общественной жизнью. Но одного в них не было. Политические дебаты города проходили незамеченными, без комментариев. Правительство Венеции оставалось замаскированным.
Тем не менее Венеция полнилась слухами и интригами. Шпионы заполонили город. Шпионили куртизанки. Шпионили гондольеры. Шпионили государственные инквизиторы. Свои шпионы были у Совета десяти. Существовали шпионы за гильдиями, которые сообщали сведения о каждом ремесленнике или рабочем, нарушившем правила ведения дел. Были политические шпионы, собиравшие сведения для разоблачения какого-либо подкупа в процессе выборов или правления. Одни шпионы шпионили за другими, а за ними, в свою очередь, велись слежка и наблюдение. Строгий надзор осуществлялся в доках, которые были воротами для людей и товаров. Неизменным правилом для иностранцев и других заинтересованных сторон было молчание. Пока ты молчал, ты оставался на свободе.
Рассказывают, что как-то Вивальди шел по площади Святого Марка с дрезденским скрипачом Иоганном Пизенделем. Неожиданно он прервал беседу и попросил своего друга немедленно вернуться с ним домой. За закрытыми дверями Вивальди велел Пизенделю оставаться в доме, пока он не выяснит, какое преступление тот совершил – если совершил – против могущества Венеции. Оказалось, что кто-то принял скрипача за другого человека. Но страх остался. Его порождало само чувство, что за тобой следят.
Один из секретарей Совета десяти был экспертом по расшифровке кодов и шифров. В каждом иностранном посольстве или землячестве имелся один (или более) постоянно живущий там шпион. Подворья для иностранных купцов, наподобие Фондако деи Тедески для торговцев из Германии, были битком набиты шпионами, венецианские весовщики и маклеры в подобных местах, как было известно, полуофициально работали на государство.
Одна из гранд-дам, Элизабетта Дзено, держала салон, который посещали сенаторы. За ширмой прятались двое слуг, которые ради грядущей выгоды хозяйки салона записывали все, что там говорилось. Узнав о заговоре, венецианцы отстранили сенаторов от любой публичной деятельности. А Элизабетту Дзено сослали в Каподистрию.
Предполагалось, что каждый венецианец на чужой стороне должен был принять на себя роль шпиона, это расценивалось как гражданский долг. Венецианские прелаты, будучи в Риме, как ожидалось, должны были вызнавать секреты папских анклавов. Венецианские купцы, совершавшие поездки в другие страны или другие города, оказывались особенно полезны, ведь они могли использовать в качестве кода язык торговцев. На выдуманном языке рынка турки, к примеру, могли обозначаться как «неходовой товар», а артиллерия как «зеркала».
Шпионство в Венеции было и работой, и развлечением. Жители города всегда наблюдали и до сих пор наблюдают за согражданами. Строения пребывали в таком состоянии, что наблюдение можно было вести сквозь трещины в стенах и щели в полу. Дома власть имущих тоже не были свободны от этого. Однажды трое молодых людей сумели проникнуть через потолок Сената в зал и услышать выступление посла, только что вернувшегося от двора Оттоманской империи. По всему городу действовало множество различных доносчиков-профессионалов и доносчиков-любителей. Для этого существовали побудительные причины: обвинители получали награду, если выяснялось, что их сведения верны, а их имена на благородный венецианский манер оставались в тайне. Венецианцы придумали особую форму разоблачения, известную как denuncia, denontia segreta (секретный донос). И сейчас венецианцы, если считают нужным, доносят друг на друга. В небольшом городе унижение – самое страшное наказание. Иногда правительству достаточно «перечислить и пристыдить» виновных.
Разумеется, разрушая личную привязанность людей друг к другу, городское руководство процветало. При этом обычай разоблачения можно рассматривать как некое противоречивое или искаженное выражение гражданской свободы и гражданской принадлежности. Воплощением его служили bocca di leone (львиная пасть), которые можно было обнаружить в самых разных частях города. Пасть на отвратительной гротескной морде была почтовым ящиком для доносов на любого венецианца. Обвинитель должен был подписать донос, присовокупив подписи двух свидетелей, ручавшихся за его (или ее) доброе имя; сведения могли относиться к чему угодно – от расточительности до распущенности нравов. Анонимные обвинения должны были сжигать, но если они были связаны с безопасностью государства, их могли принимать к сведению. Львиные пасти были, разумеется, еще одним венецианским изобретением. Это была пасть города, вместительное отверстие для слухов и сплетен, свидетельствующее о том, что здесь царит атмосфера надзора, даже в самых укромных уголках. Имелись пасти, предназначенные для обличения тех, кто мошенничал с налогами или подделывал продукты. Жена могла донести на мужа, сын на отца. Эта же практика распространялась на венецианские владения. В некоторых венецианских загородных домах на материке существовала bocca delle denoncie segrete (пасть для секретных доносов), куда осведомители могли положить донос на кого-либо из работающих в поместье.
Сплетни и скандалы способствовали разжиганию страстей в Венеции. Город представлял собой сеть маленьких кварталов, каждый из которых напоминал деревеньку, но так как эти «деревеньки» располагались на острове, атмосфера слухов сгущалась. Фраза «Вся Венеция узнает» была расхожей. Казанова жаловался, что стал «предметом пересудов в городе». Слухи распространялись необычайно быстро, настолько быстро, что уличные мальчишки знали имя следующего дожа, прежде чем оно было официально объявлено. Здесь все знали, «о чем говорят в городе». Невестка одной из венецианских возлюбленных Байрона, по словам поэта, «рассказала об этом половине Венеции, а слуги… другой половине». Слухи разносились тысячью языков, и, как сказал некий венецианский аристократ, «каждый говорит, что хочет, кому-то ночью приснится сон, и утром он всем его рассказывает». Слухи были испражнениями Венеции. Если хорошо удобрить ими почву, может вырасти что угодно. Уильям Дин Хауэллс в «Жизни в Венеции» (1866) замечает: «Вообразите убожество сплетни у камина, добавленное к злобной ловкости, уму и проницательности одаренного повесы, и вы получите некоторое представление о венецианском скандале». Венецианские сплетни касались любой мелочи. Такие разговоры иногда называли ciaccole (пересудами), и само слово, кажется, подчеркивало ничтожность предмета обсуждения.
