Некоторые люди, оказавшись в Венеции, физически чувствуют, что заболевают. Французский писатель Морис Барре заявил, что как только он вышел из вокзала и подошел к стоянке гондол – чувствуя на лице ветер лагуны, – понял, что напрасно понадеялся на хинин. «Я явственно ощутил, как внутри меня возрождаются к жизни миллионы бактерий… Повсюду в Венеции человек видит победу смерти», – написал он. Вагнер, ступив в гондолу, испытал схожие чувства.
Вагнер умер в Венеции. Стравинский умер во время шторма над лагуной. Здесь же скончался и Браунинг. И Дягилев. Некоторые умерли неподалеку. Данте умер в Равенне от лихорадки, которую подхватил в Венеции. Байрон решил закончить свои дни в этом городе, но ему помешали события, случившиеся в другом месте. Можно с определенной долей вероятности предположить, что в этом самом артистическом из городов умрет некоторое число артистов, но истина заключается в том, что люди, чтобы умереть, отправляются именно в Венецию. Генри Джеймс интуитивно ощутил фатальную притягательность города для страдающей Милли Тил в «Крыльях голубки». «Мне кажется, – говорит она, – здесь было бы приятно умереть». Есть что-то утешительное в смерти около воды, в городе, который сам находится в предсмертной агонии. Умереть в большом венецианском доме, как Вагнер или Браунинг, значит обрести огромный надгробный памятник, не тратясь на строительство. А неумолчный колокольный звон может послужить репетицией смерти.
Город навевает меланхолию и подрывает силы. Это не место для старых, больных и страдающих. Его атмосфера порождает депрессию и вялость. Когда французский художник Леопольд Робер покончил с собой в Венеции, его соотечественница Жорж Санд приписала это атмосфере города. Венецианским вечером Антону Чехову, услышавшему музыку и пение, захотелось разрыдаться. Венеция – город слез. Вагнер, впервые попав в Венецию, погрузился в состояние крайней меланхолии. Когда Томас Мур посетил в Венеции Байрона, он сразу же невзлюбил город и назвал его печальным местом. Такой же была реакция многих путешественников, внезапно испытавших странную подавленность. Даже в карнавальной атмосфере XVIII века чувствовалась меланхолия. Иначе зачем так надрывно веселиться? Англичане, жившие в Венеции в XIX веке, советовали вновь прибывшим соотечественникам не проводить в городе слишком много времени. Считалось, что длительное пребывание здесь способствует мрачному расположению духа. Этому имеется объяснение из области культуры и психологии. В то время английские путешественники верили, что вся история Венеции была историей потерь и угасания, что город утратил цель существования и ему не на что больше надеяться. Возможно, так они предчувствовали упадок Англии и Британской империи.
Присутствие воды также навевает меланхолию. Вода олицетворяет память и бег времени. Вода – символ забвения. Она привлекает тех, кто хотел бы уйти от мира. Тех, кто хотел бы забыть и быть забытым. В угасании Венеции есть нечто, служащее утешением проигравшим битву с жизнью. Огромная и нередко безмолвная лагуна по-прежнему доминирует над городом. Для тех, кто держал путь на Восток, для купцов или пилигримов, Венеция была последним портом на западном берегу. Возможно, все эти прощания оставили в воздухе осязаемое чувство ностальгии. Возможно, люди с атавистическим складом ума горько сожалеют о прошлом, которое столь мучительно проступает на порой слишком шумных улицах современной Венеции.
Жан Кокто описывал Венецию как больной лихорадочный город, плавающий в застойной воде и испускающий ядовитые испарения. Считалось, что на границе лагуны, там, где соленая вода смешивается с пресной, образуется вредный для здоровья воздух, а оттуда малярию разносят комары. В древности груды бревен и ловушки для рыбы также препятствовали свободному течению воды. Некогда процветающие поселения и острова вскоре оказывались в центре зловонных болот. В летние месяцы венецианские москиты до сих пор причиняют неудобства.
Корреспонденция сэра Генри Уоттона полна упоминаний о нездоровом, на его взгляд, воздухе. Он «чувствовал сильную слабость и потливость, которые мгновенно возникают в этом воздухе»; боли в груди «усилились в этом туманном воздухе». Он чувствовал, что им овладевает ипохондрия, «ибо ее рождает само это сырое место». Венеция вызывала в нем «свойственную ему склонность к унынию».
В Венеции стояло страшное зловоние, особенно в летние месяцы. В XVIII веке город поражал запущенностью и грязью: на углах возле каналов гнили кучи мусора, в каналы сливались все виды нечистот и отходов. Узкие каналы мало чем отличались от сточных канав. В нарушение санитарного законодательства мусор веками сбрасывался в каналы под тем предлогом, что их очистит прилив. Эта дурная привычка укоренилась, и домохозяйки просто выбрасывали мусор на улицу.
В 1780-х годах Хестер Трейл заметила, что в Венеции «отвращение преобладает над всеми другими чувствами». В базилике грязь и зловоние. Весь ладан с алтарей не может заглушить отвратительный запах. В то же самое время, что и Хестер Трейл, тюремный реформатор Джон Говард писал о городе, как о «месте, зараженном вирусом преисподней». Гете отметил, что в дождливые дни под ногами хлюпает «мерзкая грязь», состоящая из грязи и экскрементов. Самих венецианцев считали грязными и неаккуратными. Раньше запах сам по себе считался признаком болезни. Он наполнял Эдварда Джиббона «пресыщенностью и отвращением». Неудивительно, что все эти сообщения относятся к XVIII веку. Венеция не в один день наполнилась смрадом – она всегда была и в некотором смысле остается такой до сих пор, – но только в XVIII веке путешественники стали отпускать по этому поводу замечания. До этого зловоние, человеческое или любое другое, было чем-то само собой разумеющимся.
Только в конце XIX века связь между запахом и болезнью стали отрицать на основании научных фактов. В 1899 году некий доктор отметил, что «многие запахи» Венеции безвредны, «так как они вызываются разложением сульфатов соленой воды и превращением их в сульфиды, в результате чего выделяются зловонные газы». Это объяснение не слишком утешало. В XIX веке Ральф Уолдо Эмерсон заметил, что в Венеции пахнет трюмной водой, а в конце XX века Донна Леон, автор детективов, действие которых происходит в Венеции, описала в «Безымянном венецианце» «проникающий повсюду запах разложения, всегда таящийся в глубине». Эту фразу можно понимать двояко – и как метафору, и буквально. В то же время другой автор детективов, Майкл Дибдин, писал в «Мертвой лагуне» (1994) о канале, где «в воздухе висят густые отвратительные запахи взбаламученной грязи, вредоносные миазмы такой силы, что они почти осязаемы». Авторов криминальных романов влечет к гибельному городу, где за красивой поверхностью скрываются летучие запахи.
В голодные времена, особенно в первые десятилетия XVI века, бедняков из-за недоедания поражала лихорадка. Лихорадка была разлита в воздухе. Существовали и другие болезни. Гастроэнтерит, тиф и инфлюэнца приходили и уходили вместе с временами года. Диарея и глазные болезни считались эндемическими заболеваниями. Некий врач XVI века приписывал недуги венецианцев половым излишествам и обжорству. В 1588 году появилась прежде неизвестная болезнь – грипп, сваливший с ног всю Венецию. Впервые в истории не собрался Большой совет. На первый взгляд у гриппа множество симптомов, но он в действительности был тяжелой формой инфлюэнцы.
