Глава 35
Сплоченная семья
До самого последнего времени среди венецианцев царил дух братства. Утверждение, что все они – одна большая семья, превратилось в клише. Это было заметно всем. Дух братства проявлялся в самой атмосфере общения. Простолюдины, были детьми республики, патриции – их отцами. Гете называет дожа дедом народа. Организация общественного здравоохранения и сиротских домов для детей, потерявших отца, свидетельствует о том, что государство, в сущности, считало себя одной большой семьей. Управляющие подобными заведениями старались создать внутри большой семьи маленькие семьи. Так поступали в Венеции.
Степень гармонии не стоит преувеличивать; как и в любом другом замкнутом сообществе там возникали споры и вражда. Венецианцы не были святыми. Однако в Венеции не было вопиющей дисгармонии или фанатичной злобы, поражавших такие города, как Флоренция и Генуя. Эмоции и отношения людей были ограничены пределами небольшого замкнутого пространства, и это естественным и неизбежным образом привело к тому, что в общественной жизни установилась семейная атмосфера. Топография города позволяла воспринимать его как огромный семейный дом. Генри Джеймс называет Венецию всеобщим жилищем, «великолепным совместным местом жительства, семейным, домашним и отзывчивым». Известно, что Наполеон назвал площадь Святого Марка лучшей гостиной Европы. Однако эта семья не могла покинуть свой дом.
Семья была определяющей социальной силой венецианского общества. Политические и общественные союзы были построены на фундаменте семейной жизни. Выражение l’honorevolezza della casa (честь семьи) повторялось очень часто. Успех или провал политической карьеры в значительной степени зависел от влияния патрицианской семьи. На протяжении многовековой венецианской истории повторяются одни и те же имена – среди них Вендрамин, Барбо, Дзен, Фоскари и Дандоло. В сущности, Большой совет был собранием семейств, связанных друг с другом рядом взаимных обязательств; с точки зрения эмоций он был не столько собранием фанатиков, сколько местом договоров и компромиссов. Он не служил ареной для декларации принципов или для идеологических высказываний. Каждая семья по отдельности была не в состоянии создавать фракции или оказывать определяющее влияние на результаты выборов. Они существовали на основе взаимной зависимости.
По закону венецианские власти считали всю семью ответственной за проступки одного из ее членов. В середине XIV века анонимный составитель Cronica Venetiarum описывает целые семьи так, как если бы они были отдельно взятыми людьми с определенными привычками и характеристиками; Дандоло были отважными, а Барберини «бестолковыми… развлекаясь по всему миру». В книге говорилось, что Барбо никогда не были богатыми, Мочениго бедными, а Эриццо сострадательными. Одна и та же фамилия встречается в списках сенаторов, епископов или богатых купцов. В Венеции все были одержимы генеалогией, и потому в XV веке были заведены Librid’Orо (Золотые книги), чтобы заносить туда сведения о свадьбах и рождениях аристократов.
Главное коммерческое предприятие города – fraterna. В его бухгалтерских книгах на равных фигурируют домашние и коммерческие счета. Братья, живущие под одной крышей, воспринимались как деловые партнеры, если они формально не разрывали эту связь; семейный бизнес считался более эффективным и более ответственным. По словам некоего патриция, отцы и сыновья трудились друг для друга «с большей любовью, большей честностью, большим доходом и меньшими издержками». Сокращались и накладные расходы. В венецианском обществе было гораздо больше холостяков, чем в любых других городах Италии. В XV веке, к примеру, холостяками остались более половины взрослых мужчин. Их собственность после смерти доставалась детям женатого брата, тем самым поддерживая семейный бизнес.
Сама семья рассматривалась как подобие государства. Она была институтом, в котором индивидуальная воля обязана подчиняться решению коллектива. Муж обладал безусловной властью; роль жены сводилась к деторождению; детям предписывалось молчаливое послушание. Господ и слуг связывал тесный контекст контроля. Без семьи нет государства; без государства нет семьи. Идеал семейной гармонии, таким образом, был весьма силен. В уставе гильдии строителей провозглашалась «любовь и плодотворное счастье между… добрыми соседями и дорогими друзьями». Члены братства Святого Иоанна Евангелиста стремились снискать благодать «посредством любви», тогда как каменотесы трудились для «всеобщего блага и процветания».
Жителей Венеции можно уподобить пчелам, трудящимся сообща в золотом улье. Пчелы должны подчиняться всеобщей цели улья. Они соревнуются, но не враждуют. Они трудятся без устали не из принуждения, а в стремлении к общему благу. Там нет гражданских войн. Чарлз Батлер в книге «Женская монархия в истории пчел» (1609) перечислил некоторые характеристики этих насекомых: они полезны, трудолюбивы, верны, проворны, ловки, смелы и искусны. Все эти качества можно отнести к венецианцам. Плиний Старший заметил, что пчелы «признают только то, что представляет общий интерес». Это еще один ключ к пониманию венецианского общества. Мы также можем понять природу Венеции из книги Би Уилсон «Улей», где она утверждает, что улей – «это место, где мир природы сливается с миром артефакта, вот почему он представляется таким таинственным». Такова и тайна Венеции.
Что представляет собой это общее благо, к которому стремились венецианцы? Его можно определить как необходимость самого выживания, продолжения бытия. Его единственная цель – поддержание и сохранение жизни как таковой. Она первична, она слышится в крике младенца и хрипе умирающего. «Согласие здесь наблюдается лишь в одном, – писал испанский посол о венецианском правлении в начале XVII века, – в непрерывности власти». Все другие мотивы человеческих действий – богатство, могущество, слава – подчинены этой главной необходимости. Этот принцип взаимосвязи и взаимодействия основан скорее на органической, а не на механической силе. Именно этот поток взаимосвязанной целенаправленной деятельности и образует историю Венеции. В истории мы, несомненно, различаем отдельные события и пытаемся установить их причины. Но главная причина выше нашего понимания. Она часть внутреннего бытия вещей. Вместо нее мы можем ухватить только хитросплетение событий, более важное и существенное, чем находящиеся в связи события или предметы.
Общее благо воплощало в себе волю и сенситивность общины. Каждый человек был обязан подчинять свои интересы интересам государства. Если первичный капитализм способен быть также формой первичного коммунизма, тогда Венеция была олицетворением этого состояния. Но эти термины, возможно, анахроничны. Может быть, более уместно рассматривать их в контексте средневекового коллектива, используя понятие «город», как человеческий организм, созданный по образу и подобию Божию. «Капитализм» и «коммунизм» стали инструментами инстинктивной потребности борьбы за выживание. В Венецианской республике, в отличие от королевств и герцогств, общественное благо имело приоритет над индивидуальной волей. Природа республики определяется правовыми и институциональными процессами, а не властью или личностью. В Венеции не было единого центра власти. В ней процветал плюрализм. На протяжении всей истории Венеции в ней не было ни одного деспота. На первом месте всегда стоял сам город.
