Идея семьи проявляется в четырех различных представлениях, или верованиях: территория города – это общее наследие; форма правления городом определена священным договором; происхождение города связано с семьей или кланом; благочестие города основано на уважении к предкам. Граждане Венеции с рождения находились в обстановке человеческой взаимозависимости и естественной потребности в ней. Возможно, это условие самой жизни. Общественная жизнь отвечает природе человека. Людям нет нужды устанавливать руссоистский общественный договор. Джорджа Элиота посетило озарение, когда, наблюдая закат над Венецианской лагуной, он заметил: «Это была картина такого рода, перед которой я с готовностью забыл о собственном существовании и почувствовал, что растворяюсь в общей жизни».
Венецианцы видели свою задачу в единодушии и солидарности. К примеру, крупные торговые проекты Венеции были коллективными мероприятиями, в ходе которых группы купцов заключали официальный договор по доставке товаров. За самые большие галеры отвечали власти города. Венецианцы находили смысл в создании сети гильдий, приходов и scuole (школ), составлявших важную часть общественной жизни города, а также бесконечных комитетов, советов и правлений, выполнявших контролирующие функции.
Равенство венецианцев – вопрос весьма спорный. Разделение жителей Венеции на аристократов, граждан и простой народ заставляет предположить существование иерархии в том, что касалось общественного положения и общественной ответственности. Однако не возникает никаких сомнений, что внутри венецианской политики существовала тенденция к сглаживанию различий. Еще в VI веке Кассиодор, вождь остготов, сказал о венецианцах: «Здесь бедняк на равных говорит с богачом, все едят одну и ту же пищу и живут в одинаковых домах». По традиции все дома в городе когда-то были одной высоты. В XI веке две-три старые семьи попытались создать правящие династии, но получили резкий отпор со стороны патрициев, заявивших: «Мы пришли сюда не для того, чтобы жить под чьей-то властью».
Среди венецианских купцов на самом деле существовало подлинное равенство. Деньги не знают социальных барьеров. Томас Кориат отметил, что «у них люди благородного происхождения и знаменитые сенаторы, имеющие состояние, быть может, в два миллиона дукатов, ходят на рынок и покупают там мясо, фрукты и прочие вещи, необходимые для содержания семьи». На узких улицах города постоянно сталкивались и общались друг с другом различные классы. И купцы, и патриции не могли оставаться в стороне от обыденной жизни. Вот почему нижние этажи роскошных домов нередко сдавались под магазины и лавки. Венецианские законы запрещали показную роскошь. Но, так или иначе, бережливость или mediocritas (умеренность) была у венецианцев в крови. Во многих завещаниях оговаривается, чтобы похороны были «как можно скромнее». Естественная среда обитания также сыграла свою роль. Вода – великий эгалитарист. К примеру, было замечено, что Темза – великая гавань социального равенства. На воде все находятся на одном уровне.
Вот почему в отношении венецианцев друг к другу чувствовалась сердечность. Некий английский аристократ XVIII века заметил: «Во всех слоях общества здесь присутствует поголовная вежливость; люди ожидают учтивого отношения к себе со стороны своей знати и с почтительностью и признательностью отвечают тем же; разве стал бы вельможа вести себя высокомерно и нагло с простыми людьми, если бы те не терпели такое поведение?» В отношениях венецианцев царило относительное равенство. В комедиях Гольдони слуги часто сердятся на своих хозяев. Хозяева же никогда, никогда не бьют своих слуг. Находились те, у кого подобная свобода обращения вызывала сожаление. В диалоге конца XVI века под названием Discorsi Morali (Диалоги о морали) один из собеседников замечает, что в Венеции «слуги распущенны, развратны, порочны и дерзки», а при княжеских дворах «добры, верны, честны и благонравны».
К тому же существовало официальное толкование понятия «свобода», согласно которому считалось, что государство не должно быть слугой князей. Миф о государстве, построенном на общинной основе, хотя на самом деле беженцы подпадали под власть епископов или местных господ, был очень силен. Для венецианского правления свобода заключалась не в личной свободе, но в свободе от вмешательства других государств.
Начиная с XIV века Венеция позволяет приезжим пользоваться роскошью свободы вероисповедания. Вот почему она считалась открытым городом, дающим пристанище кальвинистам и анабаптистам, а также православным, мусульманам и иудеям. Религиозный фанатизм не слишком хорошо уживается со свободой торговли. «Так как я человек, рожденный в свободном городе, – сказал некий сенатор коллегам, – я буду свободно выражать свои чувства». В начале XVI века мало где можно было произнести эту фразу. В конце же XVII века французский путешественник писал: «Венецианская свобода сообщает подлинность всему, что вы делаете: образу жизни, который вы ведете, религии, которую вы исповедуете; если только вы не говорите и не предпринимаете ничего против государства или знати, вы можете жить спокойно, ибо никто не станет надзирать за вашим поведением или разбираться в неурядицах ваших соседей».
Вот почему эта свобода сознания вылилась в свободу поведения, которой всегда отличался город. В XIV веке Петрарка заклеймил «исковерканный язык и непомерную вольность поведения» венецианцев, которая в XVII и XVIII веках стала отличительной чертой города. Венеция славилась тем, что ныне называется вседозволенностью, и вскоре было замечено, что личная свобода вполне сочетается с упорядоченным правлением. Для остального мира это стало откровением. Однако за атмосферой изнеженности скрывалась система. Свобода поощряла приезжих тратить все больше денег. Здесь царила свобода иного вида. В Венеции ты мог забыть свое прошлое и стать другим человеком.
Как часто отмечалось, в венецианской литературе почти нет биографий или автобиографий. Действительно, в венецианской жизни нет отдельного человека. Детей патрициев с младенчества учили не выделяться из среды товарищей. Как уже говорилось, венецианцы не прощали своим адмиралам или военачальникам поражения; точно так же они не прощали успеха. Личная слава грозила затмить славу города.
Главной разновидностью венецианского портрета был портрет групповой. Было выдвинуто предположение, что именно такой портрет появился в Венеции первым. Прекрасный знаток венецианской истории Полпео Молменти заметил в XIX веке, что «в венецианской живописи индивидуальное теряется в радостной толчее». К примеру, Тинторетто, увлеченный передвижением и распределением людских толп, редко уделял внимание отдельным персонажам, подчиненным всеохватывающему ритму и единству композиции точно так же, как жители Венеции подчинялись государственному ритму. На картинах Карпаччо мы всегда видим группы людей, обменивающихся шутками и сплетнями. Они никогда не спорят. Никогда не возникает чувства, что они могут что-то изменить в своей жизни. Такова природа венецианского общества. Венеция всегда была местом скорее для толпы, нежели для одиноких странников. В XXI веке первое, что бросается в глаза, – группы туристов.
Если венецианский портретист изображает отдельного человека, он (почти всегда это мужчина) представлен в его социальной или политической роли. На портрете нет внутренней жизни, нет попытки психологического разоблачения. Вместо этого тщательно соблюдаемая анонимность. Выражение лица отчужденное и замкнутое. Главное в характере сдержанность и благопристойность, известная в Венеции как decoro (внешнее приличие). Здесь важен не столько сам человек, сколько его классовая принадлежность или сан. Человек, изображенный на портрете, поглощен государственной ролью. Его руки почти всегда скрыты.
