Благородному рыцарю так нравилось гулять среди зеленых беседок, что он больше никому не позволял входить в свой сад; ключ от калитки был только у него самого. Это был маленький серебряный ключик. Итак, старик приходил и уходил, когда ему вздумается. Летом он приводил туда жену и вытворял с ней что хотел. Он резвился и забавлялся. Все, чего он не успел сделать в постели, он делал с ней на траве. Он исполнял любые свои прихоти, ни в чем себя не ограничивая. Вот было веселье! Можете себе представить, что это было за счастье для Януария? А для Маи?
Но погодите. Земные радости не вечны для людей – не вечны они и для Януария. О, внезапный случай! О, шаткая Фортуна! Ты коварна, как скорпион, который подползает к ничего не подозревающей жертве и внезапно жалит ее. В его хвосте таится яд, несущий смерть. О, хрупкое счастье! О, сладкий и коварный яд! О Фортуна, я буду снова громко сетовать на тебя! Ты – чудовище, которое рисует свои земные дары такими яркими красками, как будто им суждено длиться вечно. Но ты ведь одинаково лжива к молодым и старым, богачам и беднякам! Как можешь ты обманывать Януария, этого честного и благородного человека, который беспечно доверился тебе? Как тебе не стыдно! Зачем ты отняла у него зрение?
Да. Именно это и произошло. Януарий, наслаждавшийся счастьем и благополучием, внезапно ослеп. Он плакал и рыдал. Он желал себе смерти. А потом на него напала другая беда. Он буквально воспламенился ревностью. Ведь теперь, оказавшись незрячим, он уже не мог приглядывать за юной Маей. А что, если она его одурачит? Он пришел в такое отчаяние, такое уныние, что охотно заплатил бы кому угодно, чтобы тот убил и его самого, и его жену заодно. Ему была ненавистна сама мысль о том, что она сделается чьей-нибудь любовницей или даже женой. Он хотел, чтобы после его смерти она вечно носила траур. Он хотел, чтобы она навсегда осталась одинокой и печальной, как голубка, лишившаяся своего голубка.
Но прошел месяц, другой, и Януарий постепенно успокоился. Он перестал так убиваться. Он научился мириться с постигшим его несчастьем. Чего не излечить – то надо выносить. Только ревность его не унималась. Она пылала в нем пуще прежнего. Он сделался таким подозрительным, что не позволял жене никуда ходить без него. Ей нельзя было кататься верхом. Нельзя было навещать подруг. Он даже дома заставлял ее неотлучно находиться при нем. Мая, естественно, часто плакала. Она так сильно любила Дамиана, что ей казалось – она умрет, если не сожмет его в объятьях. Ей казалось, сердце не выдержит.
Сам Дамиан изнывал от тоски и печали. Теперь он ни днем, ни ночью не мог даже словечком перемолвиться с Маей. Если бы он попробовал с ней заговорить, его услышал бы Януарий. Он ведь никуда не отпускал ее от себя. Этот старикан буквально прилип к ней. Впрочем, им удавалось обмениваться записочками и подавать друг другу кое-какие потайные и молчаливые знаки, выражавшие их чувства и намерения. Ах, Януарий, какая польза была бы тебе от того, что ты видел бы вширь и вдаль, до самого горизонта океана? Не все ли равно – быть слепым и околпаченным или иметь превосходное зрение и быть околпаченным? У Аргуса имелась сотня глаз, которые всматривались во все углы, – но его все равно провели. Богу известно, сколько на свете таких мужей, которые мнят, будто их жены чисты и целомудренны. Что тут скажешь? Чего ты не знаешь, то тебя и не ранит.
Но вернемся к милой и свежей Мае. Она раздобыла воск и сняла слепок с того серебряного ключика от сада, который всегда хранился у Януария. Потом она потихоньку передала этот слепок Дамиану, а тот изготовил копию ключа. Я не стану предвосхищать события. Лучше послушайте меня – и вы узнаете, какие чудеса происходили с этим садом и его калиткой.
Овидий, мой учитель! Ты знаешь всю правду жизни. Ты говорил, что нет на свете такой хитрости, такой уловки, которую любовники не пустили бы в ход ради удовлетворения своей страсти. Ничто не кажется им непреодолимым. Ничто не кажется им слишком сложным. Вспомните Пирама и Фисбу – за ними строго наблюдали и присматривали, а они все равно умудрились общаться через стену. И никто не смог об этом догадаться.
Но вернемся к нашей истории. Утром 7 июня (только вот что за год был, я не знаю) Януарий, побуждаемый женой, возымел большую охоту пойти в сад и предаться там некоторым забавам. Ему захотелось порезвиться с ней. Итак, в то утро он ворковал Мае на ушко:
«Вставай, дорогая, проснись, малышка. Уже слышно, как поет горлица, голубка моя, зимние бури миновали. Поднимись же. Открой свои голубиные очи. Пойдем со мной. О, груди твои слаще вина. Сад обнесен стеной. Там никто не увидит нас. Ступай со мной, ты так бела и прекрасна. Ты пленила мое сердце своей безупречной красотой и добродетелью. Пойдем. Давай позабавимся. Ты одна – мое наслаждение».
Тем временем Мая подала знак Дамиану, чтобы он поскорее проник в сад через калитку. Дамиан взял поддельный ключ, отпер калитку и тихонько прокрался в сад. Никто не видел и не слышал его. В саду он спрятался за кустом. Теперь в сад вошел Януарий, слепой, как камень; Маю он держал за руку. С громким лязгом захлопнув за собой калитку, он повернулся к ней и сказал:
«Вот теперь, жена, мы здесь с тобой наедине. Ты – существо, которое я люблю больше всего на свете. Господь свидетель, я скорее самому себе перережу горло, чем обижу тебя. Помнишь, как я выбирал тебя? Я выбрал тебя не из алчности, дорогая моя, а из любви к тебе. Пускай я стар и слеп – я объясню тебе, в чем счастье верности. Это твой долг перед Иисусом Христом и перед твоей собственной честью. А еще конечно же ты унаследуешь все мое имущество – дворец, деньги, все-все. Я уже завтра составлю завещание, где это будет написано. А теперь, душа моя, я попрошу тебя о маленьком поцелуе. Пускай твои губы запечатают наш договор. И, кстати, не вини меня за ревность. Твой образ так глубоко запечатлен у меня в сердце, что, когда я думаю о твоей красоте и моей старости, то мне становится невыносима мысль о разлуке с тобой. Ты всегда должна оставаться рядом со мной, моя драгоценная, потому что я люблю тебя. А теперь поцелуй меня, милая. И давай пройдемся».
Мая, выслушав его, принялась тихонько плакать. Потом она успокоилась и ответила ему:
«Я так же, как и вы, хочу сберечь душу незапятнанной. Конечно же я должна блюсти свою честь. Нежный цветок моей женственности – в ваших руках. Я отдала его вам, когда священник связал нас священными узами супружества. Дорогой мой господин, я молю Бога о том, чтобы никогда не наступил день, когда я опозорю свою семью или обесчещу свое имя. Я никогда не стану неверной женой. Да скорее я умру самой мучительной смертью на свете. Если я обману вас, зашейте меня в мешок и бросьте в ближайшую реку. Я благородная женщина, а не какая-нибудь шлюха. Почему вы со мной так говорите? Что ж, мужчины вечно изводят жен попреками, они вечно подозрительны и недоверчивы, потому что сами постоянно изменяют им».
Она уже заметила, что за кустом спрятался Дамиан. Она легонько кашлянула, а потом, используя язык знаков, велела ему залезть на грушу, где висело много спелых плодов. Он мигом вскочил и забрался на дерево. И сразу же понял, что она задумала: он читал ее мысли куда быстрее Януария. К тому же она уже передала ему письмо, где описывала свой план. Пока я оставлю его там, на груше, а Мая с Януарием пускай прогуливаются между цветочными клумбами.
