Абу Саффар вышел из пролетки с генеральским видом. Наверное, он был единственным из всего дозора, кто раболепно не складывался пополам, подходя к этим дверям. Многим они внушали ужас.
Но глава тайной полиции начинал службу в простой кавалерии. Он был шпиком только наполовину. В глубине души оставался военным.
Наверное, получив этот пост, Абу Саффар думал – это повышение.
– Если он сделает доброе дело, пусть даже после смерти, в Преисподней смягчат наказание. Ты сама знаешь. Мубарраз и мы оказываем ему услугу. Даем второй шанс.
Я прекрасно понимал, что говорю правду. При жизни этот человек занимался тем, что шпионил за жителями Маназира. Одно неверное слово, неосторожный поступок – и болтливый горожанин оказывался в черном списке охранки.
Каждый месяц Абу Саффар подавал доклады эмиру. Те, чьи имена попадали туда, заканчивали жизнь на серебряных рудниках, соляных копях или военных галерах. Сотни судеб были безвозвратно погублены усилиями шефа тайной полиции. Теперь он мог спасти несколько жизней, хотя и не по своей воле.
Но почему, когда стремишься поступать правильно, тебя всегда терзают угрызения совести? Мне захотелось узнать, испытывал ли сомнения сам Саффар, когда относил эмиру черные списки.
Возле низких дверей не было караульных; это не в правилах тайной полиции. Зато когда они отворились, мы попали в маленькую узкую клетку, выход из которой щерился черной решеткой.
Прутья, окружавшие нас, были такими частыми что с первого взгляда было сложно увидеть вплетенную в них надпись: «Слава эмиру Маназирскому».
За маленьким окошком сидел унылый крокодил, словно портрет в металлической раме. Увидев своего патрона, аллигатор поднялся, надел на голову форменную фуражку и взял под козырек. Затем снова сел и снял головной убор.
Раздался тяжелый гул, с которым раздвигались толстые прутья. Мы могли войти.
* * *
– Надо позаботиться об Абу Саффаре, после того как мы здесь закончим, – сказала Франсуаз. Нельзя возвращать его такому чудовищу, как Мубарраз.
– Между «надо» и «нельзя» зияет пропасть человеческого бессилия, – ответил я. – Не ты убила нашего спутника. В его смерти нет даже доли твоей вины. А некроманты каждый день поднимают из мертвых тысячи людей, многие из которых гораздо больше заслуживают сострадания, чем Абу Саффар.
И, тем не менее, я знал, что она права.
Так уж устроено человеческое сердце. Мы можем хорошо понимать, что множество людей умирают по всему миру, от войн, голода и болезней. Помочь им всем невозможно. Но если ты можешь протянуть руку хотя бы одному из них, тебе приходится это делать, несмотря на сухой кашель здравого смысла.
И нет времени спрашивать себя, достоин этот человек помощи или нет.
В штаб-квартире Дозора было холодно. Мраморная лестница поднималась вверх, растекалась широкой, покрытой красным ковром площадкой и расходилась на две – справа и слева. Их принимала в объятия высокая балюстрада второго этажа.
Ровно на середине площадки поднимался столик, а на нем – позолоченный бюст эмира. На стенах висели флаги.
Абу Саффар поднимался медленно. Казалось, это из-за возраста и одышки. Но вот он остановился, и пальцы его крепче сжали перила.
– Что со мной? – тихо спросил он.
Память начинала покидать зомби, как уплывающий корабль медленно расплывается, уходя за горизонт.
Я поддержал его.
Странно, но у меня не возникло того естественного чувства отвращения, которое появляется, когда коснешься мертвого тела.
– Вы не помните?
Он несколько мгновений стоял, словно переводя дыхание. На самом деле, он пытался вернуть расшатывающиеся мысли.
– Я у себя в конторе…, – произнес он.
– Правильно. Пойдем дальше.
Абу Саффар зашагал снова, и я уже не мог определить – делает ли он это сам, глава департамента, вернувшийся в привычные стены, или бездумно выполняет мои приказы, как автомат.
Несколько гоблинов прошли по верхнему этажу. Увидев начальство, они по-военному отдали честь, а потом расползлись в разные стороны, как тараканы.
Я остановился у балюстрады и посмотрел вниз. Мраморная лестница казалась отсюда рекой, застывшей ледяными перекатами. Наверное, из-за нее чувствовался такой холод.
Зомби двигался со спокойной уверенностью, но теперь в его движениях сквозило что-то неуловимо неестественное. Он походил на лунатика, шагающего во сне.
Мне казалось, что кабинет Саффара, главы тайной полиции, должен отличаться от остальных. Сравнить было не с чем – я не собирался отправляться в экскурсию по зданию, – и все же вскоре я понял, что ошибался.
Все здесь было одинаково, даже двери. Ни на одной не виднелось номера.
Живой мертвец повернул ручку. Петли были хорошо смазаны, но когда мы проходили внутрь, мне показалось, что я слышу скрип и лязганье тюремной решетки.
Для тех, кто попадал сюда, ведомый агентами охранки, темница эмира считалась самым легким из наказаний.
Высокий поджарый человек стоял у письменного стола. Секретаршу я не увидел. Соглядатай поднял глаза, и в них я прочитал облегчение. Щеки у него были впалыми, словно между костями и кожей совсем не оставалось плоти.
– Рад видеть вас в добром здравии, мой господин, – сказал он.
– Я никогда не чувствовал себя лучше, – ответил Абу Саффар. – Наши люди, что, все еще дежурят у дома того изменника, Иль-Закира?
– Да, мой господин.
– Пусть уходят. Никуда он не денется, глупый чародей.
– Понимаю, – человек сделал глотательное движение, словно проталкивал в себя крупный камешек.
Я не сразу понял, что так он кивает.
– Вы хотите, чтобы колдун расслабился? Забыл об осторожности?
– Ты прав, Джоухар. Составь бумагу и принеси мне на подпись.
16
– То, что вы делаете, глупо, – сказал иглобрюх.
Нельзя сказать, будто это его расстроило. В его словах не было ни бурного негодования, ни осуждения – таким тоном он мог бы мне сообщить, что пошел дождь.
– И тем не менее, – мягко ответил я.
В нем самом не нашлось бы ничего мягкого. Он напоминал большого, раскормленного суслика, но вместо мягкой шерсти со всех сторон из него торчали острые иглы.
– Если человек грешен, он должен понести наказание. Таков закон.
Существо приподняло палец и ткнуло куда-то в потолок, где пучились сталактиты.
– Но разве милосердие не требует, чтобы ему дали еще шанс? – спросила Франсуаз.
