– Вы жестоки, – сказал он мне.
Там я прильнула к нему. Он не противился, но ничем не ответил. Я чувствую, я знаю, что эта холодность – угроза мне. Или порицание. Что делать? Что же делать? Я не хочу его терять.
16 августа 1923. – В девять часов утра – отъезд дяди Шарля, который отвел меня в сторонку и сказал:
– Моя Сиб велела мне предостеречь тебя и не портить картину. Больше мне нечего тебе сказать, мамзель Клерон. Но моя Сиб знает, что к чему, и она благоразумная девочка. Имеющий уши да слышит.
В полдень – отъезд мисс Бринкер. Я проводила ее на вокзал Динара. Она попрощалась с ледяной вежливостью:
– Good bye, my dear, and thank you for a lovely fortnight.
[91]
Теперь я осталась одна в доме – с Кристианом, слугами и моим сыном.
XXXV
Вечером того дня, когда уехала мисс Бринкер, Клер и Кристиан долго сидели в саду. Когда они поднялись в свои комнаты и пожелали друг другу доброй ночи в коридоре со светлыми кретоновыми обоями, в доме уже не было света ни в одном окне. Разбитая, усталая, но взбудораженная, Клер подумала, что ей вряд ли удастся заснуть. Она выдвинула ящик секретера, достала свой дневник и заполнила страницу. Потом перечитала все, что там было написано со дня приезда на мыс Фреэль, покачала головой и вздохнула. Зевок напомнил ей о позднем часе. «Нужно все-таки поспать». Она выбрала книгу на этажерке, стоявшей возле секретера, и положила ее на ночной столик у постели, рядом с лампой. Это был «Адольф».
[92]
Она начала раздеваться.
Сняв платье, Клер мельком увидела свое отражение в зеркале. Ее кожа, хотя и сопротивлявшаяся загару, все-таки стала чуть смуглее. Спустив бретельки сорочки, она стала разглядывать свои плечи и грудь. «У тебя прекрасное тело», – сказал ей когда-то Ларрак. С тех пор оно не изменилось, Клер по-прежнему походила на греческую богиню. «Созданную для любви», – печально подумала Клер и безрадостно улыбнулась своему отражению. Тонкие простыни приятно льнули к ее усталому телу. Открыв книгу, она нашла отрывок, который хотела перечитать.
«О, волшебные чары любви, кто смог бы верно описать их?! Кому под силу отразить на бумаге уверенность в том, что мы встретили создание, самой природою нам предназначенное, то внезапное озарение, объяснившее, как нам чудится, и саму жизнь, и все ее тайны, тот неизведанный прежде восторг, с коим расцениваем мы мельчайшие ее обстоятельства, те скоропреходящие часы, чьи подробности память утрачивает именно в силу их сладости, но оставляющие в нашей душе долгий, пускай и смутный, след счастья, ту веселость…»
Легкий скрип заставил ее поднять глаза, и она с ужасом увидела медленно отворяемую дверь. Кристиан, в шелковом темно-красном халате, вошел в спальню и приложил палец к губам, призывая ее к молчанию. Клер похолодела, почувствовала болезненный укол в сердце и уронила книгу на кровать. В два легких танцующих шага Кристиан очутился возле нее. Она скрестила руки на груди и пролепетала:
– О Кристиан, уходите! Умоляю вас…
Он сел рядом с ней, и она почувствовала, как мужские руки властно легли на ее полуобнаженные плечи.
– Молчите, дорогая! – шепнул он ей. – Молчите, нас могут услышать. Я пришел, потому что ваши глаза сказали мне: «Да», тогда как голос произносил: «Нет». Я больше не мог жить в этом томительном ожидании, и нынешняя ночь, в отличие от всех других, станет нашей брачной ночью. Смотрите, дорогая!
Он стремительным движением выключил лампу, и их окутал серебристо-розовый лунный свет.
Клер испуганно дрожала, думая: «Что, если кто-то пройдет по коридору… Если ребенок занеможет и няня прибежит за мной – такое уже случалось…» И еще она думала: «Это же грешно! Это грешно!» Но вслух она произносила только одно: «Кристиан, о Кристиан!» и наслаждалась близостью этого теплого, легкого тела. Она прижал ее к себе, передал ей свой жар. О, как сладостно благоухала его гладкая кожа! Клер почувствовала, что дрожь ее утихла, она расслабилась и уступила его медленным ласкам. Снова в ней ожила радостная надежда, которую столько раз внушали ей поцелуи Кристиана. Ее захлестывали волны блаженства. Это было похоже на музыкальную фразу, страстную и красивую, которая разворачивалась и вздымалась мощным аккордом в нестерпимо остром ожидании финальной ноты.
– Клер!.. Клер!.. – шептал умоляющий голос.
Она открыла глаза и увидела над собой, в полумраке, совсем другого Кристиана. «Он вне себя», – подумала она, и эта мысль безжалостно прервала ту чудесную тихую мелодию, что только начинала звучать в ее трепещущем теле. Да, казалось, Кристиан в этот миг далек и от нее, и от себя самого; сейчас он словно упивался радостями таинственного рая, но она, лишь мельком увидевшая кипарисы и цветущие виноградники той сказочной долины, теперь была отгорожена от нее стеной и знала, что ей туда уже не попасть. Образы спящего сына, враждебной няньки, слуг за дверью снова встали между ней и «всепожирающим экстазом», которого она так ждала. Глядя на Кристиана трезвыми, проницательными глазами, она сказала себе: «Как странно: сейчас он чем-то похож на Альбера». И эта мысль ранила ее своей иронией и безнадежностью. Однако позже, когда он склонился над ней и спросил: «Ты счастлива?» – она прошептала: «Божественно счастлива!»
Потом он ушел, скользнув по ковру бесшумно, точно сильф, а она заплакала так же горько, как плакала в свою брачную ночь шесть лет назад. Хотя ситуации были совсем разные. Ее любовником стал не зрелый мужчина, который ей не нравился, который завладел ею согласно общепринятым канонам, но тот единственный, который был ей по сердцу, которым она восхищалась больше всего на свете. И тем не менее она осталась неудовлетворенной, растревоженной и неспособной довести до финала ту неоконченную симфонию, чьи отголоски еще звучали в ней. Не в силах заснуть, она бодрствовала до самого рассвета, вспоминая комнату в Версале, плеск фонтана за окном и почти явственно слыша ровное, громкое дыхание мужа. Наконец проснулись птицы, и дневной свет слегка рассеял тоску Клер. «Нет! – подумала она. – С Кристианом все будет совсем иначе. Я люблю его душу и так же пылко люблю его тело, молодое, стройное. Люблю изящество его движений. Мое разочарование объясняется просто неожиданностью, страхом, стыдом. Я была в доме своего мужа, в двух шагах от своего ребенка. А в другом месте, позже, мы будем по-настоящему счастливы».
Она повторила, полная надежды: «Мы будем счастливы!» – и заснула.
Когда она сошла вниз, Кристиан уже сидел на террасе, сияющий и бодрый. Он не смог сказать Клер слова, которых она ждала, – рядом сидели Альбер-младший и его няня, – но встретил ее с нежностью и прочел ей прелестную сцену, написанную нынче утром. Когда они остались одни, Клер попыталась объяснить ему, как она страдала и будет страдать в этой ложной ситуации.
