Вот и нынче долженствовало исполнить столь же привычную,
сколь и противозаконную работу. Однако на сей раз Первуха и сотоварищи,
недовольные оскорбительно малою платою, полученной от покупателей в прошлый
раз, вместо пороху в два бочонка насыпали проса, надеясь таким образом
показать, что тоже не лыком шиты. Надеялись сквитаться за обиду, а после вести
дело, как бог рассудит: или сношения с покупателями вовсе прекратить, или
замириться, будто ничего и не было. Осуществить сию задумку надо было
непременно же нынче, покуда не воротился из отлучки один из ватажников, по
прозвищу Вольной, который считался ежели не головою, то уж точно сердцем
ватаги. Причем сердцем столь буйным, заносчивым, нравным, что в его присутствии
пойти на обман было подобно самоубийству. Без него разбойнички вполне
миролюбиво встретили бы шутку корабельщиков, зная, что у самих рыльце в пушку.
Но злая воля, которую источал Вольной, как не перегоревшие в печи уголья
источают злой и губительный угар, отравляла все вокруг, заражая людей тем же
самым духом лютовства и разрушения, коим сам Вольной был обуреваем, словно неизлечимою
болезнью.
Из рассказа сотоварищей Первуха выяснил, что Вольной
появился среди своих в самое неудачное время: товар едва доставили, и как раз
шел пересчет да поверка. Был Вольной неспокоен, светлые глаза его опасно
посверкивали, а с языка шли столь соленые словечки, что даже видавшие виды
корабельщики поняли: сегодня удача непременно повернется к ним спиною. Поэтому,
заслышав условный сигнал, они сочли за благо поскорее распрощаться с
ватажниками, пояснив, что, не иначе, стругу грозит опасность. Корабельщики
надеялись, что успеют поднять якорь прежде, нежели дошлый Вольной во всем
разберется и взорвется пошумливее и опаснее всякого пороха.
Якорь подняли. Ветер дул слабый, но попутный; поставили
небольшой косой парус и заскользили к Василю.
Лиза устроилась у борта и пристально глядела на берег. Туда
же были устремлены взоры всех корабельщиков. Из-под низко нависавших веток на
прибрежную кромку травы вдруг вылетел десяток верховых. Увидав, как помертвели
лица спутников, Лиза поняла: это были разбойники из той самой шайки, с которой
корабельщики вели нечестный торг, а водительствовал ими не кто иной, как сам
Вольной.
При виде его светло-кудрявой головы, линялой рубахи,
обтянувшей крутые плечи, Лизу даже слегка затошнило от страха, хотя вряд ли
всадникам удалось бы попасть на плывущее по середине реки судно. Корабельщики,
после того как миновал первый испуг, приободрились и принялись кричать
ватажникам что-то снисходительно-насмешливое; однако Лизина тревога не
унималась и озноб все яростнее пробирал ее.
Она скорчилась у борта, силясь укрыться от ветра. Леонтий
сел рядом, и, хотя он не сказал ни слова, в его глазах Лиза прочла неприкрытое
беспокойство. «Он обещался защищать меня, – вдруг мелькнула мысль. –
Но сумеет ли? Храбр ли? Силен ли он? – После страшного случая во мшаве
доверия ее к Леонтию поубавилось. Жаль, что он не муж мне, – тогда бы он должен
был защищать меня! А так…»
Тотчас она пожала плечами, удивляясь своему страху! Да и от
чего защищать-то, если кольца у нее больше нет, а Вольному все равно не
достигнуть струга?
Она свернулась клубком и опустила голову, чтобы не видеть
больше всадников. Пыталась задремать, но сердце билось гулко и тревожно.
Так прошло около часу, когда вдруг спокойствие, воцарившееся
было среди корабельщиков, нарушил крик Первухи, который ошеломленно, будто не
веря глазам, глядел вперед.
Наперерез стругу ринулись от берега три лодки, в каждой из
которых было не менее пятерых гребцов, а на носу первой стоял, подбоченясь,
парень со светлыми кудрями и наглыми прозрачными глазами…
Лишь позднее Лиза узнала, что река петляла, в то время как
тайные лесные тропы шли прямо; поэтому всадники и обогнали струг. Ну а лодки,
судя по всему, были загодя приготовлены.
Лодки окружили струг, подобно тому, как юркие, проворные
выжлецы [16]
окружают сонного медведя, только что поднятого из
берлоги. В обнос судна, точно когти, вцепились багры, брошенные с лодок, а по
ним ловко карабкались ватажники, предводительствуемые Вольным.
Корабельщики, завидев наставленные на них пистоли и
обнаженные сабли, послушно сгрудились у левого борта, даже и не помышляя о
сопротивлении. Первуху двое дюжих разбойников подтащили к Вольному, заворотили
корабельщику руки за спину с такою силою, что тот почти опустился на колени.
– Ну что ж это ты, Первуха? – спросил Вольной с
ласковой укоризной в голосе. – Чего это ты задумал, а? Или не знаешь, что
со мною так-то вот шутить не надобно?.. Знаешь или нет?
Ответ был и так виден на лице Первухи, висевшего на
вывернутых руках.
– Зна… знаю.
– На что же ты, глупый, надеялся? Никому никогда ничего я не
спускал, неужели тебе спущу? Придется спросить с тебя подорожные.
Голос его был по-прежнему дружелюбен и спокоен. Однако при
последних словах сотоварищи Вольного обменялись между собою издевательскими
усмешками, а по кучке корабельщиков пробежал испуганный шепоток, который враз
стих, когда Вольной, возвысив голос, произнес:
– Да не бойсь, Первуха! Не одному тебе платить. Понемножку с
каждого твоего артельщика спрошу. Вот и ладно будет. Так и сочтемся.
После этих слов корабельщики начали креститься.
«Да что с ними? – удивлялась Лиза. – Ну, соберут
денег, у кого сколько есть, – и откупятся от этого наглеца. В конце
концов, пытались они надуть шайку? Пытались. Так что все они тут одним миром
мазаны!»
Тем временем струг, ведомый умелою рукою, развернулся
поперек течения. Гребцам вновь приказали сесть на весла, и через несколько
взмахов струг заскреб днищем по прибрежному песку, надежно усевшись на мель.
Первуха встрепенулся.
– Что ж ты творишь, холера чертова? – с ненавистью
выкрикнул он в лицо Вольному. – Зачем? Как мы теперь с места сдвинемся? В
своем ли ты уме?
– А ты?.. Ты, Первуха, в своем уме? – тихо, холодно
спросил Вольной, и корабельщик вновь сник.
– Давайте всех на берег, – махнул рукою Вольной и
первым сбежал по сходням.
И корабельщики, и ватажники спустились одинаково проворно, а
Лизу охватил такой трепет перед этой шаткою доскою с поперечными перекладинами,
напомнившей ей лаву, что она долго и неуклюже сползала по сходням,
поддерживаемая Леонтием, который тоже чувствовал себя весьма неуверенно.
Ватажники и их пленники, столпившиеся внизу, смотрели на эту
пару с немым изумлением, а потом разразились дружным смехом.
Едва Лиза ступила на твердую землю, как рыжий, косматый
ватажник поймал ее за руку:
– Гля-ка, ребя! Девка! Да еще какая! Ты чья, девка?
