– Храбрая ты девка! – улыбнулся он. – Хвалю.
Нашего сукна епанча. С первого мига ты мне по сердцу пришлась, как тебя тогда в
лесу увидел. Помнишь, медведь-то, а? Ну, на березе? А как он шлепнулся? Лесина
его по лбу – хлоп, помнишь? А на кладбище? Испугалась, а?
Батюшки, да неужто и там дурачил их с Леонтием все тот же
Вольной?! А они-то натерпелись ужасов! Со страху забежали в болото.
Лихой загонщик этот парень! Сам в беду завел, сам вывел!
Лиза и не хотела, а засмеялась, уже не злясь, а дивуясь его
лихости, Вольной подхватил, и так они хохотали, глядя друг на друга, пока он не
оборвал смех:
– Ладно. Недосуг теперь. Одно скажи: замуж за меня пойдешь?
Вдруг все смерклось в глазах Лизы, земля поплыла под ногами,
и откуда-то издалека донесся торопливый, задыхающийся шепот: «Венчается раба
божия Елизавета рабу божьему Алексею…»
Лиза провела рукою по глазам и непослушными губами
произнесла:
– Я уже… замужем.
Лицо Вольного помрачнело.
– Когда ж успела? – спросил хмуро. – И кто твой
муж? Этот, что ли? Тощий?
– Нет, не он, – ответила Лиза. – Другой. Он
далеко. – И вдруг впервые кольнула догадка: «А если… если Алексей утонул
тогда?»
Но Вольной перебил ее мысли, и слава богу, иначе она задохнулась
бы от слез, комом подкативших к горлу!
– Что ж ты от мужа сбежала да по лесам с чужим дядей
шалаешься? – неприязненно спросил он, но Лиза только опустила глаза в
ответ.
Как ему сказать? Да разве расскажешь все? Но почему, почему
хочется именно ему рассказать, объяснить? Да так, чтобы понял – и научил, что
делать дальше, как жить, куда идти? И почему кажется, что он один может понять
все и про Алексея, и про Леонтия Петровича, и про сумятицу в сердце, и про
тайные, смутные желания, подступающие к телу?
Она взглянула на Вольного и отшатнулась. Что-то изменилось в
нем. Глаза светились нестерпимым зеленым светом; и дрожь пробежала по Лизиной
спине. Невольно обхватила себя за плечи, не столько унимая озноб, сколько
пытаясь прикрыться, потому, что всем телом ощутила взгляд Вольного как
прикосновение.
– Видела, что я с Первухою сделал? – зловеще проговорил
он.
Лиза только и смогла, что кивнула.
– И с другими то же будет. И с попутником твоим. Поняла?
Лиза опять кивнула. Вольной говорил без угрозы, но она уже
знала: так и сделает.
– Жалко тебе их?
Лиза представила, как извивается худое тело Леонтия под
ударами огненных веников, и покачнулась.
– Жалко?
С трудом разомкнула губы:
– Жалко.
Вольной схватил ее за плечи, потянул к себе.
– Хочешь, отпущу их всех, не трону? И груз Первухе верну,
хочешь?
– Хочу, – пробормотала она, чувствуя только жар его
пальцев.
– Ну, так приголубь меня, красавица… милая… – Голос его
вдруг охрип. – Приголубь, приласкай, все сделаю, что велишь! Хочешь?
Она только вздохнула, не понимая, чего он от нее добивается.
– Хочешь? – Его шепот оглушал.
– Хочу, хочу… – прошелестела она в ответ, не зная, что
говорит, и он прижал ее к себе с такою силою, что она охнула.
Вольной медленно провел губами по ее горлу, и дрожь проняла
Лизу. А когда он припал к впадинке у шеи, сладкая слабость расползлась по всему
телу, опоясала чресла.
Голова пошла кругом, ноги подогнулись, она обвисла в руках
Вольного. Но и у него, наверное, подкосились ноги, потому что они оба вдруг
разом повалились в траву, и Лиза услышала, как под ее спиной захрустели,
ломаясь, былки, а потом Вольной навалился на нее всей тяжестью, впиваясь губами
в ее рот, и она не могла даже вздохнуть, чувствуя только боль от его губ, от
его рук, ломающих ее тело, от его колен. Боль, боль, затмившая трепетную
слабость.
Она крикнула было, но крик умер меж их сомкнувшихся губ, она
рванулась, но Вольной лишь прижал ее к земле крепче, крепче уж некуда,
расплющил, раздавил ее своим телом, содрогаясь сам и заставляя дрожать ее от
боли, от изумления, от жара, который пронизывал ее тело и бушевал, выжигал
нутро.
А страха не было. Не было. Только дрожь неуемного
возбуждения, которое она силилась утолить неловкими, неумелыми движениями,
пытаясь подладиться к движениям Вольного.
И вдруг холодно ей сделалось, и Лиза осознала, что свободна,
что может перевести дыхание, а холодно оттого, что она простерта на сырой
земле, и Вольной больше не обжигает ее своим телом, а стоит рядом на коленях.
Он трясущимися руками оправлял на себе одежду, и на лице его Лиза прочла не то
радость, не то удивление, не то страх.
– Что ж ты врала? Зачем врала… глупая? – Голос его
дрогнул, и Лизины глаза заплыли слезами, потому что от нежности, прозвучавшей в
его словах, ей стало еще больнее, чем от того, что пришлось испытать по его
воле.
– Ох, ты… Зачем, ну зачем? Я бы первым не тронул тебя, ни за
что! – прошептал Вольной, как будто в забытьи. Но тут же
встрепенулся. – Я никому не скажу. Ей-богу! И ты молчи.
Лиза и молчала, все так же лежа на сырой земле, – распластанная,
без сил… с тоскою прислушиваясь к своему телу.
Вольной вскочил, подхватил Лизу под мышки, поднял, поставил.
– Иди сюда. Тут мочажина, гляди.
Он подтолкнул ее за гигантский выворотень, и Лиза, чуть не
упав, замерла возле крохотного озерка-лужицы с тонюсеньким ручейком, сочащимся
из нее.
«Зачем мне?» – хотела спросить она, растерянно оглянувшись,
но Вольного уже не было рядом. А потом, опустив глаза на испачканные кровью
ноги, она поняла, зачем он привел ее сюда, и медленно поникла на колени, тупо
уставившись в черное зеркало воды и видя там бледное пятно своего лица.
«Все, – глухо стукнуло в голове. – Все. Теперь
все!..»
Она зачерпнула ладонью воды, глотнула. Заломило зубы.
«С одним венчана, да с другим полежала!» – так, кажется,
говорится, да? А что, Алексей… он сделал бы с нею то же? Слился бы с нею телом
своим, ворвался плотью в ее плоть, оставив после себя боль, и стыд, и тайное
желание еще раз испытать это?
И, опираясь о сырую землю, она принялась трясущейся рукою
зачерпывать воду и плескать себе на ноги.
Когда Лиза наконец-то вышла из лесу, Леонтий сидел в
сторонке, обхватив колени. Завидев Лизу, рванулся, но тут же обмяк, осел,
наткнувшись на взгляд Вольного, и только переводил глаза с него на Лизу.
Умоляющие, жалкие глаза.
