Судьба, похоже, смягчилась к Лизе и как бы отступилась,
отложила свои проказы, лишь издали наблюдая за их с Леонтием неспешным и
благополучным путешествием: не обрушивала штормов, бурь или разбойных
нападений. Один только раз усмехнулась она им в лицо, да и то в четверть силы.
* * *
Случилось это за Сурою. Проводник, крещеный мордвин,
вызвался коротким путем повести их в лесное селение, где Леонтий хотел увидеть
знаменитого местного врачевателя по имени Каркун, спасающего от укусов самых
ядовитых змей, а главное – вываживающего тех змей, которые уснувшим на покосе
вползают в открытый рот.
Перед самым подступом к дому колдуна Леонтий велел Лизе
помалкивать, а сам согнулся дугой, схватился за живот и, кряхтя да охая, оперся
на Лизу, словно не имел силы идти.
Каркун оказался круглолицым, румяным и синеглазым, как и вся
мордва, но впроголубь седым, с длинной белой бородою, которую он имел привычку
перебирать, пытливо глядя на собеседника молодыми, яркими глазами. На сбивчивые
объяснения Леонтия он кивнул и велел гостям следовать за собою.
Здесь, в пахнущей сухими травами полумгле, до боли в сердце
напомнившей Лизе Татьянин домишко, знахарь уложил Леонтия на лавку и принялся
ощупывать его живот.
– Давно ли вполз в тебя змей? – спросил Каркун.
Лиза принуждена была прижать руку ко рту, чтобы не
расхохотаться, ибо Леонтий от щекотки, причиняемой длинными холодными пальцами
старика, корчил ужасные рожи. Но возмущение пересилило ее веселье. Если так
надобно Леонтию вызнать тайны знахарские, чтобы и их вписать в тетрадки свои,
то разве не мог он просто выспросить старика, а не ломать пред ним эту глупую
комедию?!
– Вчера на полдень… – со стоном вымолвил Леонтий. –
Тошно мне, невмоготу. Словно бы что-то в нутре ворочается. И холодно, холодно
там. Будто пил студеную воду только что.
Старик, не отвечая, кивнул и отошел к печи. Вынул из устья
большой кувшин с молоком и вылил туда немного конопляного масла. Долго молоко с
маслом перемешивал, что-то при этом нашептывая. Леонтий даже на лавке
приподнялся, слова те силясь разобрать, да попусту – ничего не было слышно.
Наконец старик поднес кувшин Леонтию и приказал выпить все до дна. Как ни
злилась Лиза, ей вновь смешно сделалось при виде выражения унылого отчаяния,
кое взошло на лицо Леонтия. Однако деваться было некуда; и он, давясь,
принужден был выпить все молоко.
– Ну что ж, банька истоплена, – промолвил затем Каркун
и, подхватив Леонтия под руку (очень вовремя, ибо ноги у того вдруг
подкосились), повлек его к двери. Лизе ничего не оставалось, как последовать за
ними.
Впрочем, в баню Каркун ввел одного Леонтия, а через
некоторое время вышел, отдал Лизе тючок с его одеждой и сапоги. Затворив за
собою дверь в баньку, ушел, мрачно бросив напоследок:
– Не входи. Бабе нельзя. Грех.
Лиза, едва он скрылся из вида, попыталась заглянуть в
подслеповатое окошко, но ничего не смогла рассмотреть, а потому покорно села на
порожек – ожидать, чем же там окончится дурацкая Леонтиева затея.
Ветер шуршал в крапиве, тяжелыми волнами льнувшей к темным
стенам старенькой, покосившейся баньки. Под этот мерный, успокаивающий шум Лиза
начала было дремать, как вдруг ее заставил встрепенуться странный звук,
раздавшийся словно бы из-под земли: не то стон, не то рык.
Вскинула голову, прислушалась. Звук повторился. И еще раз, и
еще. И не скоро Лиза поняла, что исходит он из баньки.
Тревожно стало на сердце. Она оглянулась. Изба Каркуна
подслеповато мигала слюдяными окошечками, но, кажется, никто не наблюдал оттуда
за Лизой. Тогда она решилась: ступила на порожек, осторожно толкнула разбухшую
дверь и какое-то время стояла неподвижно, ничего не видя в полутьме, кроме
какого-то бесформенного розового пятна. Но вот глаза ее привыкли к сумраку, и
Лиза едва не рухнула там, где стояла: этим пятном был не кто иной, как Леонтий,
вовсе голый, с налитым кровью лицом, подвешенный вниз головою под потолком
бани. Огромная белая лужа извергнутого им молока растекалась по полу. Вместе с
этим молоком и должна была извергнуться из его нутра змея – если бы она там
когда-нибудь была…
Новый мучительный стон вырвался из груди Леонтия и вернул
Лизе способность двигаться. Она бросилась вперед, вскарабкалась на каменку,
чтобы достать до крюка, к коему был подвязан Леонтий. Но не сразу смогла
распутать узлы пеньковых веревок, стягивающих его ноги. Когда пальцы ее осилили
узлы, Леонтий грянулся оземь с таким грохотом, что Лиза обмерла: не отдаст ли
он богу душу от удара головою?
Она спрыгнула на пол и с облегчением увидела, что Леонтий
жив. Он ворочался на полу, силясь встать.
– Бежим! Бежим! – наконец прохрипел он и, едва
утвердившись на подгибающихся ногах, заковылял к двери. Перепуганная Лиза тоже
мечтала лишь об одном: оказаться как можно дальше и от обманутого знахаря, и от
его злодейского лекарства, коим скорее уморить, а не исцелить можно.
По узенькой тропке они миновали крапивные заросли, не
замечая лютых ожогов, быстро углубились в лес; и немалое минуло время, когда
Лиза спохватилась вдруг, что в руках ее нет узелка с одеждой и обувкой Леонтия.
Должно быть, как выронила там, в баньке, так и думать позабыла!
– Батюшки-светы! – похолодела Лиза при одной лишь
мысли, что придется возвращаться.
Леонтий, неловко прикрывая руками свое естество, весь в
красных полосах, исхлестанный плетьми березовых ветвей, исколотый еловыми
иглами, изжаленный крапивою, отозвался эхом:
– Батюшки-светы!
В то же мгновение хрустнула ветка под чьею-то ногою, и Лиза
едва не грохнулась без чувств: пред ними, откуда ни возьмись, вдруг явился
Каркун.
– Больно уж спешили, гостьюшки, – промолвил он своим
мягким, медлительным говорком. – Одежду позабыли, а зря. Комарье ночью до
смерти заест!
Сверкнув синими глазами, сунул остолбенелой Лизе тюк с
одеждою, сапоги – и сгинул. Только отзвук ехидной усмешки долго дрожал в
листве:
– Опасно шутишь, путник! Гляди, как бы не отомстили
ползучие…
Лиза поняла, что Каркун сразу разгадал нехитрую уловку
Леонтия – ведь не разгадать ее мог только полный дурак! – и решил сыграть
с ним в ту же игру. Но ни у нее, ни у Леонтия зла на Каркуна не осталось;
напротив, о старом знахаре они всегда вспоминали с добрым весельем.
Так и длилось их путешествие, дни переливались в ночи, а
ночи – в дни, наполняя чашу жизни, которой жила теперь Лиза, медленно и мерно.
К исходу августа странники добрались почти до Царицына, и здесь-то Леонтий
встретил Готлиба.
