– А научился ли ты бить нагайкой поперек волчьего носа, что
берешься старших учить уму-разуму? – послышался спокойный голос
Хонгора. – И не хохочи так: глядишь, пояс развяжется
[43].
– Не очень-то почтителен ты к родичам своего хана, –
обронил Намджил. – Не больно-то почтителен к гостям!
– Гостям честь в моем улусе, – почтительно склонил
голову Хонгор, но от слов Эльбека вздернулся, словно его ожгли кнутом по
плечам.
– В твоем улусе?! А я слышал, что ты бросил свой улус и
живешь теперь в прогнившем джолуме, где и держишь рабыней эту русскую,
подданную великой ханши. Не по-мужски поступаешь ты, позоря русскую пленницу!
– Значит, прежде ханских родичей у нас побывали ханские
соглядатаи? – со всем возможным презрением негромко произнес Хонгор.
– У тебя слишком длинный язык, Хонгор! – подбоченился
Намджил.
– Однако он все же коротковат для того, чтобы с утра до ночи
петь льстивые песни хану и слизывать пыль с его сапог! – последовал
стремительный и злой ответ.
И вновь дружный вздох пролетел над толпою. Почудилось Эрле,
будто лицо ей опалило дыхание дальнего пожара, давней непримиримой вражды,
уходящей, может быть, в глубь времен.
– Мимо ушей хана не пролетит весть об этих твоих
словах! – выкрикнул Эльбек так громко, что Эрле невольно рванулась в
сторону и, выдернув наконец руку из его ладони, кинулась к Хонгору. –
Давно подозревал владыка владык, что вы здесь, на пастбищах Хара-Базар, водите
дружбу с ногайцами и злоумышляете против священной Бумбы и ее пределов. Даже
ребятишки, у которых на висках волосы еще не срезаны, знают, что ты, Хонгор,
зло таишь на русских с тех пор, как русский нойон обесчестил твой род. Но не
по-мужски поступаешь ты, позоря русскую пленницу!
Он не договорил. Кулак Хонгора вонзился в его щеку, и Эльбек
рухнул, где стоял.
Лама подхватил полы своего длинного халата и ринулся в круг.
– Остановитесь! Остановитесь! – воскликнул он таким
по-женски тонким голосом, что, как ни была Эрле напугана, она изумленно
воззрилась на толстого бритоголового мужчину.
– Преклони колени пред ламой, Хонгор, и пусть он испросит
тебе прощение у небесных тенгри, а потом мы отпустим тебя с миром, –
приказал, с трудом сдерживаясь, Намджил.
– Но не прежде, чем он отдаст нам эту девку, чтобы владыка
отправил ее к русской ханше в знак своих добрых и миролюбивых намерений! –
еле шевеля окровавленным ртом, проговорил Эльбек, отряхивая свой нарядный
бешмет.
Хонгор перевел на него задумчивый взор и вдруг воскликнул:
– Так вот оно что! Как же я не догадался сразу! Ты ведь
пришел сюда за нею, Эльбек! Мир с русскими? Как бы не так! Ради этого мира,
значит, ты обманом взял ее у сарепских чужеземцев? До меня доходили слухи, но я
никак не мог связать концы этой нити, а теперь все понял. Так вот, значит, кто
бросил ее умирать в степи от голода и жажды…
– Она сама убежала от меня! – с ненавистью глянув на
Эрле, выкрикнул Эльбек и осекся, поняв, что выдал себя, да так глупо, что
Намджил от досады даже зубами заскрипел. – Но и тебе не достанется она. И
ты заплатишь мне за это оскорбление!
– Помолчи, Эльбек! – уже с откровенной злобой выкрикнул
Намджил. – Не тебя оскорбил Хонгор. Он нанес оскорбление хану и ответить
должен мне, ханскому послу и твоему старшему брату!
– Мои волосы еще черны, – медленно проговорил
Хонгор. – Мои руки крепки, мои глаза и в пыли видят, когда идет табун, а
когда стадо. И я готов сражаться с тобой, Намджил, или с вами обоими, только бы
вы ушли из нашего улуса и донесли своему хану, что его власть надо мною не
крепче вот этого наста!
И он обрушил сапог на хрупкую кружевную корочку талого
снега. Но в тот же миг Намджил, стряхнув с плеч шубу, словно алая молния,
бросился на Хонгора, однако тут же рухнул плашмя, отброшенный таким сильным
толчком, что мало кто смог бы удержаться на ногах.
– Стой, Намджил! Стой, Хонгор! – в один голос крикнули
лама и Цецен.
Но этих двоих уже не могла остановить никакая сила. Пастухи,
навалившиеся было на Хонгора, отлетели прочь, будто овцы, которых разметал
разъяренный кочкар, а на лице у Намджила, поднятого с земли Эльбеком, было
только одно выражение – смертельной ненависти.
И снова Эрле показалось, что дело здесь не только в
сиюминутной ссоре, а в чем-то более глубоком, давнем, незабываемом и
непримиримом – в борьбе за власть, или землю, или что-то еще, чего она не
понимает и не поймет никогда, ибо все здесь чужое ей: и эти люди, и страсти,
снедающие их, и даже Хонгор…
Внезапно с нее словно бы слетела пелена. Пелена заботы,
ласки, нежности и любви, которой Хонгор окутал ее с первой встречи. И с обжигающей,
горькой ясностью Лиза поняла: она не Эрле и никогда не жить ей жизнью Эрле! Она
выздоровела от страха; она больше не боится одиночества; она хочет вернуться к
себе прежней; она хочет уйти отсюда.
Обуреваемая этим внезапным желанием оказаться как можно
дальше, Эрле повернулась и пошла было прочь, не разбирая дороги, но чья-то рука
вцепилась ей в плечо. И Анзан прошипела, словно змея перед тем, как ужалить:
– Стой! Стой и смотри! Ведь он сражается за тебя… О
Эрлик-Номин-хан, покарай ее за все беды, которые она нам принесла!
Шепот Анзан оборвался коротким рыданием, но она не выпустила
руку Эрле и вынудила ее стоять на месте.
Намджил поднялся с земли и, развязав широкий, богато
расшитый пояс, сбросил алый бешмет, весь измаранный на спине черной землею. Глядя
на него, скинул шубу и бешмет Хонгор. И оба противника предстали друг перед
другом обнаженными по пояс, явив взорам смуглый торс и тяжелые клубы мышц
Хонгора и худощавое, подвижное тело Намджила.
Цецен рядом с Эрле озабоченно прищелкнул языком, и та догадалась,
что он тревожится о своем брате. Но разве не выглядел Хонгор сильнее и крепче
своего врага?..
Они схватились.
Эрле приходилось видеть, как боролись калмыки, но там были
забавные игрища, а здесь схватка, жестокая, злобная, не на жизнь, а на смерть,
ибо во гневе человек слеп, как бык в ярости. И хотя Эрле ничего не понимала в
искусстве боя, она скоро сообразила, почему забеспокоился Цецен: тяжелую силу
Хонгора быстро утомила верткая упругость Намджила. Не зря он был прозван
Молнией! Как ни гнул, как ни давил врага Хонгор, пусть тот даже оставлял
лопатками след на земле, Намджилу всегда удавалось выскользнуть, вывернуться и
при этом так заломить руку, плечо Хонгора, что по его лицу пробегала судорога
боли и он ослаблял хватку. Все чаще он был вынужден не нападать, а обороняться!
