Имя мое, – начал рассказ Эбанай, – ты уже знаешь:
Баграм. Мы с Гоар близнецы. Отцу было предсказано, что его дети станут
последними хранителями храма Суры-Хач, иначе говоря – храма святого Креста, что
стоит неподалеку от Эски-Кырыма, в лесу. Построили его монахи-францисканцы еще в
1320 году, однако с тех пор не меньше чем двадцать пять раз грабили его
невежественные татаре, даже убили четырех его епископов, тщась отыскать
священные монастырские реликвии: кусок Честнаго Креста господня, а кроме того,
останки святого Георгия и великого армянского просветителя Иакова. Тайна
захоронений сих реликвий передается в армянских семействах Эски-Кырыма от отца
к сыну.
Так вот, отец наш долго не желал верить, что из двух его
долгожданных детей одна – девочка, а потом и в сем усмотрел произволение божие
и велел воспитывать Гоар так же, как и меня, ни в чем не делая различий.
Зная о высокой участи своей, мы росли одни, не общаясь со
сверстниками, черпая во взаимной дружбе утешение в наших нехитрых горестях.
Мать наша умерла рано, мы ее не помнили. Когда нам исполнилось по пятнадцать
лет, отец наш был убит грабителями во время очередного набега на развалины
монастыря, а нас заточили в татарскую тюрьму. Это случилось около двадцати пяти
лет тому назад, когда Эски-Кырымом владел Алим-Гирей, отец нашего султана Сеида
и его брата Керима, крымского хана.
Заточение наше не было мучительным.
Алим-Гирей не учел одного – всевластного зова природы… Я
полюбил Гоар со всем пылом первой юношеской страсти. Тому способствовали наше
уединение, неподвижная жизнь и неодолимая сила молодой крови. Неспособные
противиться ей, мы забыли обо всем и однажды ночью ввергли себя в пучину
преступной любви.
– Преступной любви! – повторила Лиза едва слышно.
– Это был рок, Кисмет! Ведь мы родились вместе, выросли
рядом, были воспитаны так, чтобы делиться хлебом, водой, воздухом, которым
дышим… Так же мы разделили эту неистовую страсть. И, о боже, как прекрасна была
Гоар!..
Он опустил голову, скрывая навернувшиеся слезы.
– К несчастью, последствия не замедлили сказаться. Проведав,
что один из пленных монастырских служек оказался женщиной, к тому же беременной
женщиной, Алим-Гирей поклялся пред главою армянской общины, что отомстит
прелюбодеям и глумцам. Нам же была преподнесена совсем другая история. По его
словам выходило, что как раз наши братья по вере алчут нашей погибели, Гирей
якобы стремился сохранить наши жизни. Требовал он от нас сущей безделицы:
перейти в общину Магомета
[102]!
А сулил все блага земные и
небесные, уверяя, что сохранит тайну нашего родства и мы с Гоар, приняв
мусульманство, сможем открыто жить вместе как муж и жена, сможем признать
зачатого в грехе ребенка, которого носила Гоар… О да, велико было
искушение! – простонал Баграм, прижимая к лицу ладони. – Я по сию
пору помню, как рвалось мое сердце на части! Но мы с Гоар, обливаясь слезами,
стояли на своем: мы согрешили против крови, но не предали и не предадим веры
своей. Ни бесконечные уговоры, ни бесчеловечные пытки, во время которых у Гоар
случился выкидыш, не смогли нас переубедить. Гирей остался озадачен и разъярен.
Он не мог убить нас, ибо поклялся перед старшиною всех армян не делать этого.
Но и оставить нас живыми было рискованно, ибо весть о его жестокости долетела
бы до самого Порога Благоденствия. И он решил оставить нас живыми, но в то же
время уничтожить.
Пристальный взор Баграма сделался тяжелым, словно груз всех
этих лет вдруг лег на плечи армянина.
– Видела ли ты мою сестру без покрывала, Рюкийе-ханым?
– Нет, – покачала головою Лиза. – Никогда. Здесь
ведь многие так ходят.
– Многие, – кивнул Эбанай. – Особенно те, кто
изуродован так же зверски, как моя Гоар. Ведь Бурунсуз по-татарски значит
«безносая»…
Лиза зажала рот рукою. И ей почудилось, что она догадалась о
дальнейших словах Баграма еще прежде, чем они были произнесены.
– Она не пожелала носить паранджу, повинуясь закону шариата,
и ее вынудили навеки скрыть лицо от людей. Я не пожелал подвергаться сюннету
[103],
и меня вынудили навеки отказаться от радостей плоти. Ее
лишили красоты, что ввергла меня в искушение, а меня лишили того, что довело
нас до греха. Нет, до счастья, до безумства, до любви! В семнадцать лет я
перестал быть мужчиной и сделался евнухом. Теперь ты понимаешь, почему меня так
охотно называют Эбанай, что означает «повивальная бабка»?
Лиза смахнула со щек незаметно пролившиеся слезы.
– Гирей все рассчитал верно, – продолжал Баграм. –
Вернуться к своим соотечественникам мы теперь не смели: изуродованы, опозорены…
Гоар переименовали в Гюлизар – злая насмешка назвать ее
подобной розе! – и приставили нянькою к маленькому Сеид-Гирею, на которого
она обратила всю любовь, еще тлевшую в ее измученном сердце. Она была подле
него в Румилии, в Бакче-Сарае, в Буджаке и Аккермане, а потом вместе с ним
воротилась в Эски-Кырым. Спустя почти двадцать лет после нашей разлуки!
Все это время я был предоставлен самому себе и приобретению
тайных знаний. Ценою тяжких усилий я вернул расположение своих
соотечественников: прежде всего тем, что неусыпно стерегу хранилища Суры-Хач.
Мне удалось разыскать рукописные книги, в которых говорится о секретах
врачевания разных недугов, и моя слава лекаря облетела весь Кырым-Адасы.
– А как же вы встретились с Гоар? – робко спросила
Лиза, до глубины души захваченная историей этой жизни и этой любви, так не
похожих и в то же время до боли, до тоски похожих на ее жизнь и любовь, ибо все
беды и несчастья мира мучительно схожи между собою.
