Он снова и снова нашептывал что-то бессвязное,
успокаивающее, блаженно-ласковое, пока Лиза, медленно всхлипывая, будто
наплакавшееся дитя, не прикрыла сонно глаза.
Баграм с облегчением вздохнул, но в этот миг щелястая, плохо
сбитая дверь распахнулась и на пороге появился чернобородый, угрюмый человек в
поношенном бешмете.
Ахмет Мансур!
* * *
Там, за его спиной, был солнечный свет, и птичий гомон, и
лесная прохлада, и звон ручья, и жизнь, а он стоял в дверях. Черный, будто
вестник смерти…
Гюлизар-ханым, схватившись за сердце, сжалась в комок в
своем углу, а Лиза и Баграм так и сидели, прижавшись друг к другу, уставившись
на бесстрастное, словно и впрямь неживое лицо Ахмета. В левой руке он держал
мешок из узорчатого атласа, в правой – ятаган.
– Я пришел оказать тебе услугу, Рюкийе-ханым, –
произнес Ахмет так спокойно, что у Лизы немного отлегло от сердца.
– Какую же? – прошептала она.
– Мне известно, что тебе неугоден плод, который ты носишь. Я
пришел избавить тебя от него.
Лиза молчала, ничего не понимая, как вдруг Гюлизар-ханым
вскочила, потрясая кулаками:
– Это Чечек! Нечестивица! Шелудивая ослица! Грязная слизь!
Обглодыш собачий!
Она еще долго вопила бы, вне себя от злости, если бы
изумленный Ахмет не взмахнул угрожающе ятаганом:
– Замолчи, женщина! Что за джайган
[112] в
тебя вселилась?
– Я говорю об этой продажной твари, о твоей пособнице,
которая выдала нас тебе! Вместо того чтобы сказать господину, куда мы пойдем,
она донесла тебе. Да будет проклятие небес над вами обоими! А ты, Ахмет Мансур,
признайся-ка, чем купила валиде Сеид-Гирея? Или она предпочла твои зловонные
объятия ласкам благородного султана?!
Похоже, Ахмет был так ошарашен, что даже не замечал
оскорблений, которыми осыпала его армянка. Лицо его приняло растерянное
выражение; он непонимающе переводил взгляд с Гюлизар-ханым, которая рыдала,
ломая руки, на Баграма, который, очевидно, кое-что понял из этих несусветных
выкриков, потому что поднялся на ноги и, подойдя к сестре, посмотрел в глаза.
– Что все это значит, Гоар? Откуда Чечек могла узнать о том,
что мы замыслили?
Гюлизар-ханым попыталась увернуться от его сурового взора,
но глаза Баграма так и впились в нее, подавляя волю, принуждая подчиняться,
отвечать… хотя сейчас-то, по всему было видно, она предпочла бы откусить себе
язык, лишь бы вернуть обратно сказанное.
– Она нас подслушивала, – наконец пролепетала Гюлизар-ханым. –
Чечек стояла за дверью, когда мы разговаривали в мыльне Рюкийе…
– Но ты же уверяла, что она уже спит! И как она могла
догадаться, что надо подслушивать?
– Я ее предупредила, – отерла пот со лба
Гюлизар-ханым. – По пути в опочивальню Рюкийе… Но ты шел почти следом, и я
только успела шепнуть, чтобы она караулила за дверью мыльни, а потом сказала бы
господину, мол, Рюкийе уговорила тебя с помощью Джинджи-китап выведать пол
будущего ребенка и унять ее страдания: тошноту и рвоту. И я опасаюсь, что это
может повредить плоду, а потому нас нужно перехватить возле разрушенной сакли
Давлета. А она… а она…
– Гоар! – простонал Баграм, лицо его побагровело от
ярости. – Как ты могла?! Ты предала нас!
– Прости меня! – Черная великанша рухнула на
колени. – Ты видишь, я придумала самый безобидный предлог. Тебя бы не
обвинили в чем-то дурном… Я не могла отказать тебе, когда ты просил помочь
Рюкийе, но и не могла также огорчить моего олана, моего арслана
[113],
моего Сеида! Пойми, он ведь жизнь моя, я вырастила его, я не могла его предать.
Кто ж знал, что Чечек…
Баграм медленно покачал головою. Он был так потрясен, что
даже пожар гнева потух в его глазах.
– Вот уж правду говорят: мотылек налетает на свечу потому,
что черт посылает его за огнем. Видимо, черт помутил твой разум, Гоар, если ты
решилась доверить Чечек жизнь Рюкийе. Да ведь она душу продаст, чтобы погубить
свою соперницу, тем более беременную от султана. Есть возможность погубить и
соперника своего сына. Уж лучше бы ты донесла самому Сеид-Гирею, что твой брат
злоумышляет против плода его. Он перерезал бы горло только мне. Тем дело и
кончилось бы.
– Это от тебя не уйдет, евнух, – хладнокровно пообещал
Ахмет, которому уже надоели пререкания. – Как раз такую участь я и
приготовил тебе и твоей безумной сестрице. Но, чтобы успокоить вас перед
смертью, признаюсь: в жизни своей я ни слова не сказал с валиде Гирея. Зря ты
проклинаешь ее, Гюлизар. Тот дурачок, коего ты, Гюлизар, подрядила топить баню,
проболтался об этом одному из моих людей, а уж он передал мне. До меня доходили
слухи о беременности любимой наложницы Сеид-Гирея, так что не составило труда
угадать, зачем Гюлизар-ханым мог понадобиться хамам подальше от дворца. Но,
прознай об этом Сеид-Гирей, легко бы вы не отделались: самое малое – вздернул
бы он вас на дарагач
[114].
Однако я буду милосерд и отделю
ваши души от тела быстро и безболезненно.
Он провел пальцем по лезвию своего ятагана, и Гюлизар-ханым
забилась на земле, судорожно хватая ртом воздух.
– А у тебя, Рюкийе… – Ахмет повернулся к Лизе, и та
почувствовала, как медленно, больно бьется ее сердце. – У тебя я возьму
только одно. Твоя жизнь не нужна мне, но, говорят, хорошие родят хороших,
хорошие родят и дурных. Я не верю, что семя Гиреево может быть добрым! Моя
Хаджике умерла в его гареме; она была беременна, как и ты; и много лет мучили
меня сны о том ребенке, который умер вместе с нею. Очень не скоро дошел до меня
слух, что это был младенец мужского пола…
Он умолк, переводя дух, и на глаза Лизы неожиданно для нее
самой навернулись слезы жалости. Однако от следующих слов Ахмета они так же
мгновенно высохли.
– Я мог бы увезти тебя из Кырым-Адасы и заставить Гирея
искать тебя бесконечно. Я мог бы убить тебя и заставить Гирея бесконечно
гадать, сын у него родился бы или дочь. Но я не желаю ему мук неизвестности. Я
выну плод из твоего тела и вот в этом мешке – а он сшит из роскошного
туркестанского атласа! – пошлю в Хатырша-Сарай. Это будет подарок Гиреям
от Мансуров. Пусть любуется на семя свое!
– Ты сделаешь… что? – переспросила Лиза, не веря, что
такие чудовищные вещи можно говорить всерьез, и содрогнулась при виде ледяной
усмешки Ахмета.
– Я сделаю то, что сказал, Рюкийе, – негромко произнес
он, делая шаг к ней, но она отпрянула, отползла от него, забилась в угол.
