– Что?! Ты что, урод, спятил или прикидываешься?
Сергей невозмутимо курил, стряхивая пепел на пол.
– Катя мне жена.
Званцев грохнул кулаком по стойке и заорал во весь голос:
– Дурочку валяешь? Катя – моя жена, слышишь, ты, урод, мо‑я!!!
Челищев покачал головой:
– Была. Она не любит тебя.
Олег шумно выдохнул и сказал почти нормальным голосом:
– Все, ты – покойник. Я – не Пушкин, обойдусь без лирики. Ты, сука, всех продал – меня, ее, да и себя тоже…
Сергей упрямо покачал головой:
– Она не любит тебя. Если б любила – не стал бы твой сын по бабкам мыкаться…
– Что?! – Вот этого Званцев никак не ожидал, поэтому растерялся и остановил руку, уже готовую вцепиться Челищеву в горло: – Какой сын? Что ты мелешь?
– Твой сын, – ответил глухо Сергей. – Ему семь лет, живет у бабушки в Приморско-Ахтарске. В прошлом году в школу пошел. А родился он через девять месяцев после того, как ты в восемьдесят четвертом в Москве Катьку изнасиловал… Тебе она про сына ничего не сказала, потому что не любила тебя, не верила… А мне сказала. Я… – договорить Челищев не успел. Званцев, зарычав, ударил ногой по стулу, на котором тот сидел. Сергей растянулся на полу.
– Все, пиздец тебе, урод! Катька – моя жена, я ее не насиловал, слышишь ты!!!
Рука Олега обхватила горлышко бутылки, но в этот момент снаружи послышался какой-то шум, и в бар ввалился толстый крупье с вытаращенными глазами.
– Менты! ОМОН! Облава!
Олег выругался и быстро оглянулся, потом подскочил к тумбе стойки бара, нащупал какую-то кнопку и сдвинул тумбу в сторону. На том месте, где она стояла, в полу открылась темная дыра. Званцев схватил Сергея за шиворот и буквально скинул его в эту дыру, а потом и сам прыгнул туда же, сделав крупье на прощание страшные глаза. Крупье, пыхтя от натуги, поставил тумбу на место, вытер рукавом выступивший на лбу пот и повернулся к дверям, пытаясь вылепить из непослушных губ некое подобие приветливой улыбки.
– На пол! На пол, сучара! – зарычали сразу несколько шкафообразных омоновцев в камуфляже, врываясь в уютный бар, и толстый крупье понял, что улыбался он зря.
Машина, в которой находился Антибиотик, проезжала мимо станции метро «Озерки», когда зазвонил радиотелефон. Виктор Палыч нахмурился и нажал кнопку приема:
– Ну?
Видимо, абонент рассказывал о чем-то неприятном, потому что лицо Антибиотика перекосилось и покраснело от гнева:
– А откуда они взялись?! С неба прилетели?! Откуда они узнали?! Блядство какое… Кумовского ищи, слышишь? Разорву подлюг…
Виктор Палыч в сердцах швырнул трубку на заднее сиденье и сказал с жутковатой ласковостью:
– Разворачиваемся, Васенька. Нельзя туда, мусора понаехали… Кто навел?! Что за блядство творится!
(Виктор Палыч напрасно подозревал обслуживающий персонал «свинарника» в стукачестве – по крайней мере, до облавы они были перед ним чисты, как олимпийский снег. Милицию на ферму навел Званцев, сам того не подозревая. После того как он вышел из «Крестов», за ним была пущена наружка, сработавшая на удивление грамотно и профессионально, хотя в последнее время в этой службе проколы были скорее закономерностью, нежели случайностью: не хватало людей, машин, бензина, да и средства связи были допотопными и все время выходили из строя.)
Антибиотик возвращался на свою конспиративную квартиру в самом мрачном расположении духа – у него всегда портилось настроение, когда что-то шло не так, как он задумывал, даже если дело касалось мелочей. Милицейский же налет на «свинарник» мелочью считать было нельзя: во-первых, придется искать там ментовского барабана, а во-вторых, могла порушиться вся закрученная Виктором Палычем комбинация. Расчет на устранение одного из Адвокатов мог обернуться тем, что из игры выпадут оба…
У бармена «свинарника» Лени день выдался на редкость паскудным. Утром все заведение пришлось отмывать от ночной гулянки Сазона, два дня подряд отмечавшего какую-то «большую радость» вместе с десятком братков и немыслимым количеством блядей – чуть ли не по две на рыло из Питера привезли. Только все отмыли, прибрали, вздохнули спокойно – заявились на «форде» двое: один белобрысый, второй черненький, вернее – бывший черненький, седой наполовину. Белобрысого Леня с трудом узнал – видел его однажды, с полгода назад, когда только на это место устроился. Звали его Олегом-Адвокатом, говорили, что он очень крут, из «центровых». Второй по ухваткам тоже был не пряник – такого, судя по глазам, без большого количества масла просто так не съешь, подавишься. Очень не понравились Лене глаза гостей, предчувствие ворохнулось – добром вечер не кончится, разговор у этих двоих, судя по всему, серьезный намечался: Адвокат Леню, как котенка, из бара вышвырнул, а потом там на очень высоких тонах заговорили… Леня лихорадочно соображал, что делать, а тут ОМОН как снег на голову свалился… Правду говорят, что два прихода ОМОНа – это все равно что один пожар: все побили, покрутили, морду набили на всякий случай. Все этих двоих искали – куда, говорят, подевались? Машина на месте, а сами где? Хорошо, Саша-крупье выкрутился, сказал, что эти двое машину оставили, а сами в деревню ушли, где у них, мол, еще одна стояла. Менты часа три переворачивали гостиницу, уехали, забрав с собой зачем-то кочегара, охранника и Сашку-крупье. Только Леня успокоился – эти двое из тайника вылезли, но в бар, чтобы прибраться, не пустили, сидели, зыркая друг на друга, разговаривали о чем-то тихо.
Они шептались еще долго. Маленький бармен отчаялся дождаться, когда его позовут, и улегся спать в одном из номеров вместе с совершенно ошалевшей от событий дня официанткой. Однако спокойно поспать труженику стойки не удалось. Часа в два ночи Леню разбудил один из двоих приехавших авторитетов, из-за которых и обрушились на «ферму» напасти. Тряс бармена за плечо не белобрысый, а второй, поменьше ростом и наполовину седой, которого звали Сергеем. От него несло коньяком, а глаза у него были совсем нехорошими.
– Эй, вставай, хватит спать, выходи, дело есть.
Голая официантка ойкнула, натягивая на себя одеяло, но Челищев не обратил на нее никакого внимания. Он сдернул бармена с постели и буквально приволок в бар. В электрическом свете Леня увидел, что руки у седого в крови, а когда разглядел на полу у стойки неподвижно скрючившуюся фигуру второго, белобрысого, – колени у него заходили ходуном.
– Тихо ты, не трясись, – сказал Сергей бармену. – Быстро тащи сюда какую-нибудь скатерть. Сейчас мы уедем, а ты – забудь, что видел, – Челищев кивнул на неподвижное тело Олега. – А не то – рядом положу. Понял?
Леня всегда соображал быстро – метнулся пулей и приволок две большие белые скатерти, в которые Сергей самолично замотал Олега. Потом Челищев, поднатужившись, взвалил спеленутое тело Званцева на плечо, донес его до «форда», загрузил в багажник, отдышался и закурил. Затем вернулся, умылся, выпил рюмку на посошок, глянул на бармена так, что Лене совсем плохо стало, сел в машину и уехал. А Леня два часа оттирал, всхлипывая и подвывая, следы крови на полу в баре, потом ойкнул, вспомнив важное, и рванулся к телефону – докладывать…
