– Как часто Никодимов трахает тебя в своем кабинете? – начал Челищев без увертюр.
Юля съежилась еще больше, оглянулась и тихо ответила:
– Раз в неделю, иногда – два… Он говорит, что так стресс снимает…
Сергей кивнул и задал новый вопрос:
– Последний раз давно было?
– Дней восемь назад, потом у меня «женские дела» начались…
Челищев снова кивнул:
– Обычно это когда происходит – после работы?
– Иногда после работы, но чаще – в обеденный перерыв. Он мне заранее звонит, говорит: «Зайдите, Юля, у меня тут бумаженции поднакопились кое-какие…»
Сергей помолчал, потом взял Воронину за подбородок, заставил взглянуть себе в глаза:
– Когда он в следующий раз тебя дернет, ты должна будешь оставить у себя на столе какой-нибудь условный знак.
– Зачем? – Юля испуганно глядела на Сергея.
– Это, милая, уж не твоя забота – зачем. Ты делай, что сказано, а об остальном пусть твоя голова не болит.
У Ворониной затряслись губы, но она взяла себя в руки:
– А какой условный знак?
– Ну не знаю, пачку «Мальборо» оставишь на столе, что ли, – раздраженно бросил Сергей.
– Ой, «Мальборо» нельзя – утащат сразу же… – впервые робко улыбнулась Юля.
Челищев хмыкнул, его лицо тоже немного разгладилось и подобрело:
– Ну я не знаю – расческу на стол положишь… Расческа у тебя есть?
– Да, вот, розовенькая. – Воронина порылась в сумке и показала Сергею небольшую щетку для волос.
– Вот ее и оставишь… Смотри, не забудь.
Юля кивнула.
Челищев хотел было повернуться и уйти, но поникшие плечи Ворониной, которую он помнил сексапильной и знающей себе цену женщиной, заставили его выдавить из себя пару дежурных «вежливых» вопросов:
– Как ты сама-то? Как жизнь?
– Это – не жизнь, – сказала Воронина и заплакала тихо, без всхлипов.
Сергей помолчал, хотел сказать что-то, но, передумав, ушел, не оглядываясь.
Скрытую камеру Челищев отвез к бабе Дусе. Евдокия Андреевна согласилась помочь Сергею сразу, не задавая никаких вопросов. Только после того, как Челищев научил старую уборщицу пользоваться аппаратурой, она сказала ему:
– Смотри, Сережа… Не слишком ли ты крутую кашу завариваешь? Мне-то что, я старая уже, свое пожила…
– Кашу заварил не я, – коротко ответил Сергей, и больше они к этой теме не возвращались…
Челищев и сам еще до конца не знал, для чего ему может понадобиться видеокассета с заснятыми забавами заместителя прокурора города, но то, что она понадобится, он знал точно. В его голове только начинала складываться некая комбинация. Ночью Сергей долго не мог уснуть, ворочался, наконец не выдержал, сел на кухне с авторучкой и листком бумаги и начал рисовать пока пустые квадратики какого-то только ему понятного плана.
Толю-Доктора отпевали в Спасо-Преображенском соборе. Колонна примерно из тридцати пяти иномарок скорбно проследовала от «Пятнашки» (больницы № 15, где в морге лежало тело Доктора) через весь Литейный. Гаишники движению не препятствовали, а один даже отдал честь похоронному кортежу. На отпевание съехались представители всех наиболее крупных городских группировок, за исключением, естественно, «черных». Во дворе собора было тесно от братков, которые негромко переговаривались между собой, ожидая начала службы.
Сергея подвез к церкви Сашок – уже на новой, абсолютно бандитского вида затонированной «девятке» цвета «мокрый асфальт». Сашка на отпевание Челищев не взял, решив, что тому не стоит пока светиться среди братвы. Во дворе к Сергею подошел Танцор и уже не отходил никуда, выполняя функции то ли почетной охраны, то ли наблюдателя… Ждали Антибиотика. Пока его не было – курили, здоровались между собой, обменивались последними новостями. Челищева многие узнавали, подходили пожать руку, сочувственно хлопали по плечу.
Из обрывков услышанных Сергеем разговоров вырисовывались две версии гибели Толика, циркулировавшие среди городской братвы. По первой – его завалили кавказцы якобы за то, что Доктор участвовал в свое время в знаменитом погроме на Кировском рынке, закончившемся жертвами со стороны «черных». Милиция задержала тогда около сорока человек, но вынуждена была отпустить всех, даже тех, кто был взят с дубинами в руках, – торговцы упорно никого не опознавали, а братки уверенно отвечали, что дубины похватали прямо на рынке, исключительно для самозащиты, увидев заварушку… Вторая версия была еще романтичнее – по ней Толика грохнули менты, которые не могли справиться с его растущим влиянием и авторитетом. Сергей ни одну из версий не опровергал и не подтверждал, впрочем, на него не особенно и наседали.
Наконец подъехал Антибиотик. В сопровождении трех телохранителей он подошел к родным Доктора – матери и, видимо, еще каким-то родственникам, резко контрастировавшим своей небогатой одеждой с большинством присутствовавших. Все потянулись в собор, ступени которого были облеплены нищими. Нищих было в три раза больше, чем обычно, они по-деловому собирали дань, а у некоторых братки меняли крупные купюры на мелочь, чтобы потом бросить ее в могилу. На отпевании Сергей со свечой в руке стоял рядом с Антибиотиком, остальная братва разбилась на кучки, по принадлежности к группировкам. У лежащего в гробу Доктора было незнакомое, сильно загримированное лицо. Дыры в голове были практически незаметны, если специально не присматриваться, конечно.
– В том месяце мусорка кокнули, теперь вот нашего хороним, – услышал Сергей позади себя чей-то шепот.
– Перед Богом все равны…
Горячий воск капал Челищеву на руки, но боли он не чувствовал. У него в душе было пусто и холодно.
Перед отъездом на Южное кладбище все снова столпились во дворе собора на перекур. Некто Паутиныч – из «пермских» – серьезно рассказывал, что в Москве менты учредили секретную организацию под названием «Белые стрелы»:
– Пацаны говорили, что эти «стрелы» самых крутых мочат, а расследование потом не проводят…
Потом все деловито зашуршали купюрами – кто-то сказал, что с каждой бригады решено собрать по тысяче долларов, а деньги надо отдать дяде Доктора…
С зажженными фарами колонна проследовала на Южное кладбище. У ворот Сергей профессиональным взглядом «срисовал» две машины, из которых явно осуществлялась съемка похорон. Челищев поглубже надвинул на глаза капюшон и усмехнулся. Над могилой Антибиотик сказал речь:
– Сегодня мы хороним нашего товарища. Он всегда стремился быть первым – и в спорте, и на войне, и в жизни. Он никогда не был «нулевкой», никогда не жаловался, и всегда на него можно было положиться. Спасибо матери, воспитавшей такого сына: мы никогда его не забудем и сделаем все, чтобы его семья ни в чем не нуждалась. Спи спокойно, Анатолий. Ты будешь отомщен сполна. Земля тебе пухом. Мы будем помнить тебя…
