Следовательно, умеренное чувство стыда — доказательство правильного биологического созревания и развития реляционистских способностей. Сильный стыд будит чрезмерную чувствительность, которая граничит с тенденцией к деперсонализации — готовностью уступить свое место другому. Что касается полного отсутствия чувства стыда, то оно свидетельствует об остановке развития и неспособности представить мир другого человека подобным своему собственному.
Нейробиология гнева легко локализуема. Когда связь приобретает характер, провоцирующий эмоциональное кипение, можно наблюдать электрический и физиологический всплеск всех признаков тревоги. Сердце начинает биться учащенно, давление растет, сосуды расширяются, отчего мы краснеем, мозговые ритмы десинхронизируются, а количество вырабатываемого гормона стресса неимоверно возрастает. Одна из зон головного мозга вдруг принимается функционировать вызывающе энергично: мозговые миндалины становятся красными
[147]
. Радость, отвращение или печаль провоцируют выработку других гормонов и включают соседние мозговые отделы. Причина остается прежней: восприятие объекта и значение, которым этот объект обладает для нас в контексте истории нашей жизни, включают процесс органических преобразований. Когда мать грустит, какой бы ни была причина ее грусти, выражаемые ей эмоции обволакивают ребенка, подобно обедненному чувственному кокону, стимулирующему слабую мозговую активность и процессы функционирования нейроэндокринной системы. Материнская грусть искажает «естественное зеркало» малыша и наблюдаемые им там отражения
[148]
. Чувствуя себя менее защищенным, малыш старается нивелировать свое «я». Доверяя меньше, он ощущает превосходство других над собой.
Это ощущение изменяет биологические реакции: любой процесс восприятия порождает тревогу, любая встреча вызывает страдание. Измененный обеднением эмоциональной ниши организм создает представление о себе, лишенное какой-либо ценности.
Испытание стыдом является совпадением нескольких причин. Генетическая предрасположенность к стыду может быть скорректирована сенсорной нишей, возникающей в первые месяцы жизни. Взрослый может жестами или мимикой как поддержать, так и подавить малыша. Позднее, когда ребенок научится говорить, источники стыда могут быть иными — чувство самообесценивания, возникающее, когда он слышит разговоры членов семьи или окружающих, а также мифы и предубеждения, порождаемые культурной средой. Источник превербального стыда меняется, когда мать получает поддержку. Источник вербального стыда меняется, когда меняется отношение к предмету обсуждения.
У животных совпадение разнородных детерминантов может вызывать ощущение того, что ими управляют. У людей подобное слияние факторов способно породить ощущение самообесценивания. Данное различие закрепляется фактом, что результатом восприятия является какое-либо ощущение, тогда как чувство проистекает из эмоции, зародившейся в теле, но вызванной определенным типом репрезентации.
Нейробиология приобретенной робости
Нейрообразность позволяет нам утверждать, что, каким бы ни был источник страдания, физической боли или ментальной репрезентации, во всех случаях стимулируется один и тот же отдел мозга, который направляет телу одну и ту же неприятную информацию
[149]
. Неприятное физическое ощущение обладает адаптивной функцией, сравнимой со стрессом. Когда человек охвачен тревогой, с которой он не может справиться, ответной реакцией становится паника или резкий упадок сил. Но если ему не знакомо такое явление, как стресс, его онемевший организм воспринимает малейшую стимуляцию извне, как сигнал тревоги. Боль способствует созреванию — при условии, что организм научится ее переносить. Часто животное, подвергавшееся насилию в период своего развития, старается подчиниться своим собратьям при малейших признаках взаимодействия. Животное, никогда не подвергавшееся насилию, не имевшее причин учиться тормозить свои импульсы, легко демонстрирует свою агрессивность. В двух этих крайних случаях социализация (применим этот термин) не является благим делом. Животное, постоянно подвергающееся насилию, приспосабливается жить, подчиняясь другим. То же касается и человека, который вследствие такого подчинения постоянно пребывает в состоянии стресса и оказывается внизу социальной лестницы. Если животное никогда не подвергалось насилию и пытается демонстрировать агрессию при каждом удобном случае, то оно может быть побеждено более сильной особью; если же агрессию демонстрирует человек, то в итоге он окажется в одиночестве, вдали от остального коллектива, так и не научившись жить в нем. Подвергавшийся насилию находится в самом низу социальной лестницы, потому что он беспрекословно принял необходимость подчиняться; не подвергавшийся насилию оказывается на периферии коллектива из-за своей неспособности участвовать в ритуалах взаимодействия между членами этого коллектива.
У млекопитающих страх имеет воспитательное значение. Малыш, напуганный непонятным происшествием, вскакивает и прячется, ища защиту у матери, к которой он прижимается, поскольку мать олицетворяет для него безопасность. Это отчасти объясняет, почему котята и тигрята, вскормленные с помощью бутылки с соской (то есть лишенные матери), вырастая, становятся крайне агрессивными. Бывает, что животных отдают на вскармливание самкам кошек и собак
[150]
. Когда детеныш, отдавшись порыву, умудряется слишком сильно покусать свою приемную мать, она отвечает ему угрозой — издавая беспокойное рычание или отталкивая его. Наказанный (отвергнутый), но избежавший травмы малыш снова принимается играть, но теперь он понимает, где находится граница дозволенного: таким образом он научается не позволять себе все, что вздумается. Агрессивная мать подавляет малыша, тогда как небрежная мать, не испытывающая поведенческого страха, мешает ребенку быть в должной степени социализированным. Окружение (друзья в человеческом мире) играют в этом процессе эмоционального замедления роль часто более радикальную, чем мать. Мать лишь провоцирует детеныша (ребенка) на краткую эмоциональную ответную реакцию, тогда как окружение может втянуть его в настоящую драку.
Тигренок — не человеческий детеныш, и все же мы обнаруживаем у него тот же архаичным образом устроенный мозг, отвечающий за функции выживания (есть, пить, спать, защищаться и размножаться); те же механизмы тревоги (химические вещества, отвечающие за чувство тревоги или спокойствия); наблюдаем те же сценарии привязанности (которые стремимся развить сами) или отчаяния, сбивающего с ног. Эвристический эффект поведения животных, благодаря перечисленным гипотезам и методам, позволяет нам лучше понять, что происходит с человеческими существами. Потеря чувствительности на ранней стадии развития, обеднение этой ниши вследствие ухода (исчезновения) матери или ее постоянной депрессии, в результате чего слишком мало нейронов головного мозга оказываются задействованными, вызывают фронтальную атропию и практически полное прекращение выработки окситоцина
[151]
. Ребенок, растущий в такой обстановке, теряет радость жизни, возникающую под действием окситоцина, и становится эмоционально индифферентным.
