– Шалом, Танья, – ма шломех? Хаг самеах!
[19]
Что делаешь вечером?
– А… Ами… шалом, – Танин взгляд из кокетливого стал жестким, насмешливым – в седер Песах? Читаю агаду!
[20]
– в «Пингвине»! – расхохоталась она уже на пороге «русской» лавки с джентльменским набором продуктов – черным хлебом, ржаными сухариками, сосисками, пельменями и, конечно же, квасом.
Пасхальный Вечер распускался точно платье невесты, – крупными белыми соцветьями, ласкал легким ветерком, порхал над балконами длинного амидаровского дома.
Пожалуй, никогда еще Ами не был так красив, как в эту ночь, – в белой рубашке и новеньких темно-синих джинсах, облегающих плотные бедра. С уютным животиком и упитанными щеками, – он шествовал в толпе нарядных мужчин, старых и молодых, по направлению к сефардской синагоге, расположенной за торговым центром и матнасом, в глубине тихой улочки, окольцованной апельсиновыми деревьями.
* * *
Еще не успел отлить из бокала, произнеся «кровь и огонь, и столбы дыма»,
[21]
вкусить горькую зелень и хрен, произнести застольную и Галель, как истошный рев сирен взмыл где-то, совсем недалеко, удаляясь, приближаясь, нарастая и затихая, возобновляясь с невиданной мощью, от которой закладывало в ушах и появлялось тошнотворное, вязкое, сопровождаемое резким учащением пульса.
Недопитый бокал вина опрокинулся, и несколько рубиновых капель расползлось по скатерти.
Знакомые слова прорвались, зашелестели тревожной скороговоркой.
Много раненых, – количество погибших пока не…
Тель-Авив, набережная, дискотека.
Смешное название, – то ли «Пингвин», то ли…
Большинство пострадавших – подростки, дети репатриантов. Возраст – от четырнадцати до семнадцати. Срочно требуется донорская кровь.
На стук дверь на первом этаже приоткрылась. В глубине салона светился экран телевизора. Стол был почти пуст. Бутылка, четвертушка бородинского и открытые консервы, то ли тунца, то ли еще какого морского зверя. Сидящий за столом мужчина в спортивной майке недовольно повернул голову к двери.
– Где Танья? – осторожно спросил Ами.
– Там, – взмахнула рукой похожая на Таню молодая женщина с заспанным лицом.
– Где? – взревел он и, оттолкнув соседку, бросился к стоянке.
ДОМ АРИАДНЫ
– А знаешь, у меня теперь новая жена и новый ребенок, – он взмахнул рукой в сторону высокой молодой женщины, укачивающей младенца. – Мальчик, – горделиво добавил он.
– А старые дети? Что со старыми? – встрепенулась я, вообразив себе двух уцененных девочек пяти и девяти лет, стоящих на пороге дома в Амишаве.
Нюма был моим первым соседом. Первым ивритоговорящим соседом, коверкающим довольно забавно русские слова. Выходец из Бессарабии, жовиальный здоровяк с маленькой до синевы выбритой головой, он снимал квартиру в доме того же Нури, только с противоположной стороны. Как оказалось позже, счета за газ и воду я оплачивала за хозяина и Нюму – честноглазого вышибалу, женатого на тихой женщине в шлепанцах и растянутой хлопчатобумажной майке. Женщина смотрела мыльные оперы и воспитывала двух замечательных девочек – Вики и Шени.
– А что с Вики? – повторила я. С тонконогой, стриженной под мальчика, впечатлительной и отзывчивой.
– Все хорошо, все у них хорошо, – торопливо закивал Нюма, приглашая полюбоваться «новым ребенком».
Тем летом в нашей жизни появилась юркая Ариадна. Она свила себе уютное гнездышко в рассохшейся стене и начинала шуршать под утро, видимо, обнадеженная внезапной и обманчивой прохладой. Иногда она буянила под мойкой и деловито пробегала вдоль плинтуса, выныривала за окном и замирала, сливаясь с землей, песком и чахлой травой. Мне она казалась терракотовой, с зеленоватым отливом, и довольно дружелюбной.
Ящерица – это хорошо, это к добру, это не крыса и не таракан.
Тараканы, то есть «джуким», водились здесь в огромном количестве. В отличие от своих соплеменников, обычных домашних тараканов, эти были довольно мобильны и любили путешествовать. Это были летающие тараканы, пикирующие, сражающие цель до последнего, доводящие до истерики, до сумасшествия, до сердечного приступа.
На их фоне миролюбивый шорох Ариадны казался добрым предзнаменованием. Иногда мне хотелось взять ее в руки и полюбоваться розовыми бликами на гибкой спине и пульсирующим изумрудным глазом.
По двору носились хозяйские дети и дети Нюмы – тогда еще совсем не старые, любимые, не подозревающие о грядущем предательстве. По стене ползла задумчивая Ариадна, а на крылечке, высунув влажный подрагивающий язык, лежала обессиленная Лайла, юная гладкошерстная такса, безропотно разделившая судьбу новых репатриантов.
– Эти странные люди, эти странные люди так самоуверенны, до глупости, они приезжают сюда, не зная ни слова на иврите, они едут сюда с детьми, хорошо, но они везут сюда собак – такс, терьеров, овчарок, уверенные, что для всех для них уготовано теплое местечко под солнцем, хотя бы даже здесь, в каморке жуликоватого Нури.
– Откуда такая уверенность, – сетовала Лея, моя новая знакомая, полнеющая яркоглазая брюнетка, нет, впрочем, уже тогда – блондинка.
Они едут сюда со скарбом, с детьми и с собаками так просто, без малейшей мысли о благословении, о чуде.
– Ты хоть понимаешь, что этот лимон, висящий на ветке, и эта апельсиновая завязь – это нес
[22]
? Чудо? Ты хоть понимаешь, что предшествовало этому всему, как появились здесь все эти люди, похожие на обтесанные булыжники, грубоватые, упрямые, идущие к цели?
– Я шла по шуку и прикасалась к каждой картофелине, я чистила ее, и дрожащими руками укладывала в кастрюлю, и шептала заклинания, наблюдая за тем, как быстро твердый клубень становится рассыпчатым, нежным… Ты хоть понимаешь, что такое приехать сюда, в благословенный Эрец-Исраэль, и съесть картофель, выращенный на этой земле, и разрезать помидор, сорванный этими руками?
– Иешуа… – кричит она, – Иешуа, ты только посмотри на этих малахольных, они приезжают сюда, заходят в супермаркет, покупают хлеб белый, черный, арабскую питу, лаваш, они едят пастраму, сыр, творог и даже пирожное и еще чего-то хотят.
