Пропустив заманчивые предложения о продаже щенков амстафа, чау-чау и котят неведомой породы, я задержала дыхание.
Вот они, возможности. Настоящие возможности, которые я уж никак не упущу.
Вооружившись красным фломастером, я ставила галочки, вопросительные знаки, многозначительные точки и многоточия.
Помощник кондитера в местную пекарню, – мужчинам до сорока пяти, – швея-мотористка, неквалифицированные работники по уборке помещений, рабочие на склад, метаплим и метаплот (для тех, кто не в ладах с ивритом, поясняю – работники по уходу в дома престарелых), охранники в складские помещения, владеющие оружием, – и… да! Наконец-то, – приличные девушки в приличное место, девушки, умеющие танцевать, владеющие навыками, интеллигентные дамы до… девушки по сопрово…
Фотосъемка. О, где ты, раскрепощенная и либеральная, – новая дочь Сиона. А что, – отставив чашку кофе, я подошла к криво висящему зеркалу. Зеркало отражало только часть моих несомненных достоинств, но этого хватало.
Развернувшись вполоборота, я улыбнулась особенной, либеральной улыбкой и выпятила грудь. В общем, сомнений почти не оставалось. Не зря на меня выразительно посмотрел старичок в супермаркете, – это вчера. А позавчера от самого ульпана сопровождал желтый автомобиль с арабским номером, – это я поняла чуть позже, – это отдельная история.
В конце концов, чем черти не шутят, – разве не ради этого упоительного ощущения свободы я порвала с прошлым, сделала «ариведерчи» постылой родине. Унеслась на бело-синем лайнере в новую жизнь…
* * *
У собеседника был французский прононс. Мужчина не говорил, а будто вальсировал по натертому паркету. Голос его обволакивал, как сладкая вата, обволакивал, приятно возбуждал и щекотал.
Бат кама ат?
[6]
– вкрадчиво прошептал он, – о, рассыпчато рассмеялась я и ответила что-то туманное, на всякий случай решив до поры до времени не раскрывать карт. Беседа оказалась короткой, но волнующей. Как раз в эти дни я дочитывала обожаемого мною Василия Аксенова, «Новый сладостный стиль», и была настроена довольно романтически.
Возможно, в новой моей жизни не хватало именно этого вкрадчивого собеседника, неизвестного доброжелателя с французским прононсом.
Реальность, как всегда, была груба и немилостива по отношению к моей утонченной натуре.
Ворох счетов, разбросанных там и сям, время от времени напоминал о себе.
Грубые водители автобусов, требующие платы, невыносимое солнце, нудный ульпан с нудной супружеской четой, бубнящей за моей спиной. Тетка с повадками школьной училки, моей классной руководительницы, – с поджатыми тонкими губами и явным осуждением в прозорливых глазах. Нудные глаголы, алчные маклеры, порванные турецкие босоножки, крикливые соседи, свалка за домом, жара, вонь, мухи, кошачьи лужицы в подъезде, – все это никак не совпадало с моим представлением о триумфальном шествии по новой родине.
До нашей встречи оставалось пережить каких-нибудь пару деньков. Шиши, шабат, – делов-то.
Достаточно, чтобы восстановить мои сомнительные весьма познания во французском. Ну да ничего, пробелы я смогу компенсировать изящными манерами и прононсом. Совершенно очаровательным, надо сказать.
Искусство с прононсом
Искусство, – понимаешь? – произнес крошечный человечек в кашне, – да, конечно, понимаю, – поспешно кивнула я и как можно более небрежно закинула ногу за ногу. Беседа длилась не менее часа, и все это время я очень старалась. Смеялась хрипло, откидывала голову, изображала одновременно независимость и крайнюю либеральность, а также порядочность и даже некий, не побоюсь этого слова, аристократизм.
Мы говорили об искусстве, о зажатости и косности местных женщин, об удивительной красоте репатрианток, – красоте и этой самой, – вы поняли, – либеральности.
Я кивала и пыталась понять, что произойдет дальше.
Хочешь вина? – непринужденно спросил «француз» и буквально в два прыжка очутился у шкафа, заваленного чертежами.
От вина я не отказалась. Во-первых, я страшно продрогла в этот зимний день, во-вторых, я волновалась всю дорогу, все полтора часа и еще полчаса, пока, стуча зубами, кружила в темноте вокруг невзрачного вида заведения на окраине южного Тель-Авива.
Я сделала кругов двадцать и даже пробовала подняться по лестнице, но неумолимая сила выталкивала меня обратно.
И вот, все оказалось совсем нестрашно, а вполне даже очень мило. В углу мирно вспыхивает экран компьютера. Напротив сидит приятной наружности мужчина с аккуратной серебряной бородкой. Мы пьем красное вино и мило беседуем.
Помню, как я хохотала и вовсю размахивала руками, позабыв, видимо, об осанке и аристократизме.
Мсье тоже увлекся беседой и, кажется, совсем позабыл о цели моего визита – смеялся и вспоминал разные забавные случаи из жизни.
Внезапно он загрустил и поставил бокал на стол.
Русские женщины, – задумчиво произнес он, – русские женщины прекрасны. Понимаешь? – он со значением посмотрел на меня. В офисе стало неожиданно тихо. Только в углу гудел огромный macintosh, и странная фраза вертелась в голове – что-то по-французски, голосом Сальваторе Адамо.
Письма
У нее есть дело, – связка писем, – это здорово, когда отъезжающему передают письма, как будто нет почты, – целая пачка писем, – передают на пороге, – да что же вы стоите, – не стойте на пороге, плохая примета, – входите, – или на перроне, под часами, в метро, – боже мой, – маленькая женщина в шляпке делает мечтательное лицо и покачивает головой, – скажите пожалуйста, – Крещатик, – а что, там все так же? – да, – придется ей подробно все описать, – подземные переходы, в которых гуляет ветер, – запоздалых попутчиков, загулявших студентов, – вы уж потрудитесь, милочка, расскажите поподробней, – женщина хватает ее за руку, – а пруды? трамваи? – о, трамваи, – это особая история…
Она перебирает письма, всматривается тревожно, не торопится вскрывать. Разглаживает конверт, – скажите, а как он выглядит? – похудел? поправился?
Солнце палит вовсю, и они забиваются в угол под навесом, – в следующий раз берите воду, без воды нельзя, – женщина смотрит на нее с нескрываемой жалостью, – на такую вот, сошедшую буквально вчера с лесенки эскалатора, с трапа самолета, не понимающую, ступающую неумело по раскаленному, расплавленному, сжимающую в руках связку писем, – так вы не теряйтесь, – звоните непременно, – женщина раскрывает китайский бумажный зонт и машет рукой, – идите, идите! – смеется она и в ужасе озирается по сторонам, – на противоположной стороне улицы под таким же навесом на автобусной остановке сидит эфиоп. Он в белых одеждах и шляпе, сухой как мумия, сидит неподвижно и ждет, когда закатится солнце.
Восхождение
Теперь-то у меня никаких сомнений, – женщина управляет Вселенной.
