Марину передернуло оттого, что ее первоначальная стратегия подверглась нападкам.
— Я не говорю, что ваши идеи оказались несостоятельны, просто Энди удалось предложить что-то такое, что дополнило их. СМИ уже начали проявлять интерес к девушкам-мойщицам окон. И к мальчикам, разумеется. Для «Спарклиз» это хороший пиар. Пол весьма доволен.
Ему вдруг стало жаль Марину, которая явно пала духом.
— Вы можете справиться с этим? То есть с тем, что в осадке?
Марина подумала о своем столе, который сгибался под тяжестью «осадков».
— Дайте подумать. Мне нужно обзвонить сто семь различных изданий, рекламных компаний, радио- и телестанций, сказать им, что мы вынуждены забрать у них восемнадцать процентов наших заказов даже несмотря на то, что мы не нарушили установленные сроки, но можем сохранить первоначальные цены. «Когда мы будем делать заказы для следующей кампании, вы сохраните с нами добрые отношения и по-прежнему будете нам доверять?» — вот вопрос. Могу ли я справиться с этим? Да. Но мне бы не хотелось. И вы это знаете, вы, мошенник и авантюрист.
Тереза так и застыла с полуоткрытым ртом.
— Ты прямо так и сказала?
— Ну конечно, нет. Подумала, но не сказала. Да меня натуральным образом тошнит, когда я вижу, как весь мой тяжкий труд разрушает какой-то хитрый мелкий чиновник, который занимает ту же должность, что и я, только лишь потому, что имеет какое-то тайное влияние на заместителя директора по административной части. Я ничего не сказала. Но вся кипела. И я сделала то, что сделал бы любой другой квалифицированный сотрудник после того, как подверглась сомнению его профессиональная пригодность.
Тереза понимающе кивнула:
— Купила большую коробку бельгийских шоколадных конфет и все их съела…
— Кроме начинки… — перебила ее Марина.
— Кроме начинки, разумеется, — уступила Тереза. — И съела их в туалете, чтобы никто не видел…
— А коробку и обертки спустила в самом шумном унитазе, чтобы скрыть следы…
— А потом почистила зубы зубной щеткой размером с хозяйственную сумку, достав зубную пасту из хозяйственной сумки, которая всегда при тебе…
Прежде чем продолжать, Марина проглотила профитроль.
— И прополоскала рот… отбеливателем…
— И вернулась на работу и сосчитала, сколько калорий только что переварила…
— Примерно три тысячи пятьсот, а это означает прибавку…
— …почти ровно в один фунт, — мгновенно вычислила Тереза.
— И подумала, что мне придется заниматься часов десять аэробикой, чтобы сбросить его…
— А об этом, конечно, и речи быть не может, потому что только физически подготовленные и худые могут заниматься аэробикой десять часов…
— Без риска получить инфаркт, — согласилась Марина.
— А ты похожа на синтетическую морскую свинью…
— …которых уже не делают 156 размера…
— И тогда тебя охватила паника…
— …которой я обрадовалась, потому что учащенное сердцебиение точно сжигает калории…
— А потом ты поняла, что гнев твой наконец утих, но лишь затем, чтобы на смену ему пришла жуткая, глубокая депрессия, которую излечить можно только лишь…
— …очередной порцией шоколадных конфет! — пропела Марина в унисон Терезе.
Они рассмеялись, хотя это была самая что ни на есть горькая правда.
Вместе им было хорошо. Они ладили, хорошо знали друг друга и все понимали без лишних слов.
Пудинг не доела ни та, ни другая.
Марина одобрила безупречный макияж своей новой подруги. Но даже самое дорогое маскирующее средство от «Шанель» не смогло скрыть морщинки, которых не было до Рождества.
— А ты как провела Рождество, Тереза?
Тереза взяла ложку и принялась яростно кромсать оставшиеся профитроли.
— Отлично.
Она зачерпнула побольше шоколадного соуса и без удовольствия отправила все это в рот. Марина посмотрела на нее и увидела себя. Их зарождающаяся дружба уже достаточно окрепла для междоусобицы, решила она.
— Судя по твоему голосу, это не так.
Тереза бросила ложку и откинулась на стуле.
— Потому что это не так. У меня самый замечательный на свете муж. Он купил мне браслет с бриллиантами и телепрограмму для детей. Мы замечательно поужинали, а готовили вместе. Мы пили дивное шампанское и слушали старые пластинки.
Марина подняла брови.
— То, что ты говоришь, ужасно. Я тебя ненавижу, потому что завидую.
— Самое ужасное началось, когда я открыла свой большой рот, эту часть тела, которая никогда не становится меньше, сколько бы я ни сидела на диете.
— Что ты сказала?
— Я спросила, нравлюсь ли я ему.
Марина охнула.
— Только не это!
Тереза стыдливо кивнула.
— Я всегда так делаю. Когда все так хорошо, что лучше и быть не может, я спрашиваю у себя, как же все это хорошее может происходить со мной, такой непривлекательной и толстой.
Марина не стала ей возражать. Она знала по собственному опыту, что это ни к чему. Хуже не придумаешь, чем ненавидеть саму себя, да и подшучивать над собой — все равно что наклеивать пластырь на разбитое сердце.
— И что сделал Род?
— То, что он делает всякий раз, когда я взваливаю это на него. Я знаю, как он будет реагировать, знаю, что он скажет, и тем не менее всякий раз спрашиваю. Он закрылся, ушел в себя, и остаток праздника мы провели за просмотром рождественских ситкомов
[15]
и поглощением полуфабрикатов, рассчитанных на одну порцию.
— Если не хочешь отвечать, скажи, чтобы я не совала свой нос в чужие дела, но сколько ты весила, когда познакомилась с Родом?
Тереза рассмеялась.
— Знаю, о чем ты думаешь, и вот тут-то ты и ошибаешься. Ты думаешь, будто это классическая история мужчины, который женится на стройной девушке, а ту разносит, и ее начинают терзать сомнения по поводу того, что ее муж предпочел бы прежнюю стройную жену.
Марина прокляла себя за то, что смотрела слишком много программ Опры Уинфри
[16]
, вместо того чтобы заниматься своей собственной жизнью. Она и правда держалась того убеждения, что люди делятся на условные категории, которые так любят в американских ток-шоу: «Когда-то моя жена была пампушкой, а теперь она толстушка!» (Восклицательный знак обязателен. Он подразумевает драму, хотя обычно ничего драматического не происходит.) Марина улыбнулась, признавая свою ошибку.
