— Здесь не произносят слова «лишний вес»! — завопила Гейл. — И прекрати относиться ко мне свысока! Если ты и похудела, то это не значит, что ты лучше меня. Да и зачем это ты сюда опять пришла? Чтобы позлорадствовать? Покрасоваться своими тощими ляжками и пощеголять строением кости? Да ты, наверное, тыщу лет потратила на то, чтобы выбрать одежду, в которой ты похожа на драматическую актрису!
Марина была ошеломлена этой вспышкой. Несмотря на то, что эти слова больше говорили о Гейл, нежели о ней самой, она чувствовала себя уязвленной. Ее будто выставили напоказ. Как такое могло случиться? — думала она. Почему теперь мне достается больше ран, прямых оскорблений и негодования, чем это было тогда, когда я была толще? Думаю, я чувствовала себя более счастливой, когда люди говорили за моей спиной и я могла притвориться, что не совсем расслышала смешки. И тут началась игра. Правда, ведется она несправедливо.
— Гейл, я и не пытаюсь делать вид, будто я лучше тебя, и прости, если у тебя создалось впечатление…
— Ну вот, опять кидаешь подачку с барского плеча!
— Ради Бога, послушай же меня всего одну минуту. Если бы ты только перестала участвовать в битве, которой не существует, ты бы поняла, что между нами сейчас столько же общего, сколько было раньше. Больше того, опыт двух последних месяцев еще более укрепил меня в убеждениях, которые я позаимствовала у тебя и, — она подняла руку, чтобы не дать Гейл возможности повторить обвинение в том, будто Марина «воспринимает ее свысока», — и в ТФБП я сегодня пришла потому, что мне по-прежнему нужна твоя поддержка. Да мне она нужна больше, чем когда-либо. Так много всего происходит, чего я не понимаю, и мне некуда идти, не у кого просить помощи, чтобы справиться со всем этим. Только сюда я и могу прийти.
Гейл выслушала всю речь, после чего принялась по-матерински душить Марину в чересчур крепких, но дружеских объятиях.
— Не понимаю. Что значит «не могла дать себе волю»?
Этот правомерный вопрос исходил от одной из вновь пришедших женщин (которая, узнав, что вакансий на участие в эксперименте «Перрико» больше нет, постаралась не обнаружить своего разочарования).
Марина принялась с трудом подыскивать слова для описания испытанного ею странного ощущения.
— Это все равно, как если бы оборвалась связь между частью моего мозга, которая отчаянно посылает сообщение: «Ешь!» — и ртом. Я смотрю на еду. На всю эту обильную, ужасную и жирную еду. Вот она передо мной. Настраиваюсь соответствующим образом. Нахожу радиостанцию, которая беспрерывно крутит хиты семидесятых. Включаю тот канал, по которому показывают комедию «Шаткие оплоты», и приглушаю звук. Выключаю лишний свет и раздвигаю занавески. Ставлю самый удобный стул рядом с окном, чтобы видны были очертания Манхэттена, и придвигаю поближе стол со всей этой едой.
Ей показалось, что у окруживших ее бедных женщин вот-вот закапает слюна с подбородка.
— И? — не выдержала Гейл.
— И… ничего. Я взяла «Туинки», это что-то вроде сладкой булочки, посмотрела на нее, а потом… положила на место. Дело не в том, что мне не хотелось ее съесть. Просто я не могла себя заставить сделать это. Я не была ни голодна, ни сыта, просто не могла сосредоточиться на еде. Еда казалась неуместной. То есть в ней не было необходимости.
И повезло же тебе, с возмущением подумали ее слушательницы, которые так и не поняли, в чем проблема.
— Моя проблема, — сказала Марина, — в том, что все мои проблемы остаются прежними, а у меня больше нет сил справляться с ними. Вот в чем моя проблема.
ГЛАВА 11
Весь июнь приемная «Перрико» являла собою красочное зрелище. Взвешивание внушало скорее оптимизм, нежели страх, и женщины впервые в жизни радовались приходу лета. Жара более не угнетала их. Теперь они могли носить одежду с короткими рукавами, не страшась полностью обнажить руки. Теперь они носили юбки без колготок, а при ходьбе ноги не терлись одна о другую, что раньше вызывало появление ноющих, незаживающих ран.
Выбор ткани был выражением их новой свободы. Теперь они предпочитали вертикальные полосы и набивную ткань с крупными рисунками, останавливали свой выбор (подумать только!) на лайкре и джинсовой ткани, а цвета полюбили белые и пастельные.
Они без умолку чирикали о своей новой жизни, новых ощущениях и, что неизбежно, о новых друзьях, которые вытеснили старых. Не одна старинная дружба расстроилась по причине того, что чаша весов неожиданно склонилась в ту или иную сторону. Старые друзья не знали, как разговаривать с этими новыми людьми, — они чувствовали себя неловко. Для них это было открытием.
Но одна тема в приемной была запретной. Никто не говорил о побочных эффектах, ставших проклятием их жизни с начала эксперимента. Большинство страдали повторяющимися время от времени головными болями, острыми желудочными болями, головокружением, тошнотой, полным набором физических недугов, которые служили предупредительными сигналами, указывавшими, что что-то не так. Каждая из них в утешение изобрела довод, будто проблемы связаны, вероятно, со снижением веса, а не с приемом лекарства. В конце концов, и лекарство могло быть мнимое, и тогда глупо было бы жаловаться на побочные эффекты.
Но никто и не собирался жаловаться на препарат. Иначе его больше не дадут.
Почти все женщины, собравшиеся в этой комнате, сбросили лишний вес, и, глядя на них, Дэвид Сэндхерст приходил в отчаяние, почти не поддававшееся утешению. Все дело в том, что только половине этих женщин дали оксиметабулин. Другой половине дали «пустышку», и не было абсолютно никаких причин, чтобы они сбросили хотя бы унцию.
— Ну что ж, вы похудели на полстоуна.
— Что еще? Сообщите мне хорошие новости.
Врач тщательно просмотрел данные.
— Все зависит от того, что вы называете хорошими новостями. Для некоторых любой диагноз, пусть даже самый ужасный, лучше, чем никакого. Если вы знаете, что с вами что-то не так, то можете хотя бы попробовать бороться с этим.
— Другими словами, со мной все так.
Рик откинулся назад, почувствовав и облегчение, и разочарование одновременно. Врач прав. Рик уже собирался было приписать свои безудержные, безответственные полеты фантазии опухоли головного мозга или какой-нибудь другой страшной болезни, которая растормошила его гормоны. Но все обстояло не так.
Головные боли почти наверняка были вызваны стрессом, так же как и потеря веса, и все другие симптомы. Рик коротко, неловко рассказал о своих разочарованиях в жизни. Врач с сочувствием рассмеялся.
— Мистер Гиффорд, да если бы была таблетка, которую я мог прописать против кризиса среднего возраста, то я бы прописал ее себе. В том, как вы себя сейчас чувствуете, нет ничего нового. Придумайте какое-нибудь новое развлечение. Отправьтесь с женой в романтическое путешествие. Играйте в гольф. Я именно так и делаю. Это пройдет.
Рик не сказал врачу, что чувствует он себя так уже давно. Раньше он контролировал свои чувства и держал их при себе, потому что такой он человек. Порядочный, разумный. У него жена и дети. Ответственность. Но с каждым прошедшим годом чувство долга все больше теряет в силе. Каждый день по дороге в офис он проезжает перекресток на трассе М4. И каждый день ему приходится крепче удерживать руль, чтобы рука плавно не повернула машину к западным графствам, к новой жизни.
