Энди недовольно фыркнул.
— Ну да, понимаю. Ты будешь спать со мной, обыкновенным любовником, потому что этим карьеру не испортишь, но поостережешься бросить взгляд на человека вроде Рика, занимающего более высокое положение. А знаешь что? Ты ведь теперь в совете. Так что он теперь тебе не босс. Теперь я могу испортить свою карьеру, если буду спать с тобой. Так что, может, тебе лучше хлопать ресницами в сторону более важного лица?
Марина натянула колготки с такой силой, что остались дыры от всех пяти пальцев. Она сняла их и выбросила в корзину.
— Ты только посмотри, что я из-за тебя наделала!
Она вынула из ящика другую пару и стала их натягивать.
— Конечно, из-за меня. Конечно, это не твоя вина, потому что ты само совершенство.
— Да не будь же ты ребенком, Энди! Я не собираюсь еще раз извиняться. Мне вообще не нужно было это делать. Я не знала, что в совете приняли такое решение, и, разумеется, не имела понятия, что Рик сделает это заявление. Ты же знаешь, я бы тебе первому сказала.
— Может быть. А может, и нет. Возможно, ты и знала, но стеснялась сказать.
— Стеснялась чего?
— Того, что ты получила повышение, а не я.
Марина почувствовала, как вся напрягается. Так они могут зайти на опасную территорию. Лучше бы ей пропустить намек мимо ушей. Но она не смогла.
— Тогда скажи мне, почему я получила повышение, а не ты? Полагаю, это не имеет никакого отношения к тому, что я привлекла в компанию «Спарклиз» и с ним вместе бизнес на три миллиона фунтов? И что скажешь насчет того, что тебе так и не удалось сделать что-либо подобное? Да, и еще твоя блестящая идея, из-за которой мы чуть не потеряли «Спарклиз» и годовой доход. Все это ведь не имеет никакого значения, правда?
— Ну, раз ты считаешь, что все сводится именно к этому, думай так и дальше. Однако спроси себя вот о чем, Марина. Ты работаешь в ТНСВ десять лет. Ты и раньше привлекала новый бизнес. Не совпадение ли, что ты получила повышение, как только стала выглядеть, как некто из сериала «Бейуотч»?
Марина рассмеялась.
— Ты думаешь, в совете решили меня повысить, потому что я больше не толстая? Потому что больше нет этого препятствия? Да я и злиться не буду, настолько это глупо. Я была готова к повышению еще до того, как сбросила лишний вес. Если ты предпочитаешь думать, будто в мою пользу все сложилось благодаря диете, не принимая в расчет реальные факты, то пребывай и дальше в своем заблуждении.
Энди не нашелся что ответить.
Он сменил рубашку, и не потому, что в этом была нужда, а потому что это дало ему время на дальнейшие размышления. Из него делали дурака, и он не собирается кончать эту ссору, пока не окажется на высоте. Он решил попробовать пойти по другому пути и выставить аргумент, в котором был уверен.
— А на Пола тебе тоже нужно было бросаться? Передо мной и всеми остальными?
Марина покачала головой. Ей стало жаль его.
— Не верю! Ты, наверное, принимаешь меня за секс-бомбу года. Но ты забыл еще и о том, что я улыбалась официанту, когда он принес мне кофе.
— Не язви. Тебе это не идет. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Когда Пол поцеловал тебя, ты поцеловала его в ответ. А это что-то значит. Даже я это видел. Да все это видели.
— Не смешно, — тихо ответила Марина.
В прошлом ей не пришлось овладевать искусством романтического обмана, и эта неопытность была очевидна. Она и не собиралась лгать. Просто она и сама не понимала, что значит этот поцелуй.
Энди ее мягкий ответ показался выражением слабости, знаком того, что он прав, и он ухватился за него.
— То, что мой самый старый друг приударил за тобой, уже плохо. Но еще и мой клиент! А я уж начал было видеть в нем друга.
— Понятно! Значит, все дело в тебе. Так что если бы это оказался официант, который принес кофе, то все было бы в порядке.
Энди не слушал ее. Он продолжал идти по выбранной дорожке.
— Теперь все становится ясно. Все, что он говорил о тебе и обо мне.
— О чем это ты? — спросила Марина, стараясь не обнаружить своей заинтересованности.
— Вся эта чушь насчет того, что ты мне не нравилась, пока не… ну, ты понимаешь.
— Говори смелее. Пока я не похудела. Но это же не сифилис. Это можно произносить, не задевая чувства слушателей.
— Знаю. И еще я знаю, что ты не любишь, когда об этом говорят.
— Это шутка, и тебе это известно! Я сотни раз пыталась поговорить с тобой о моих проблемах. И сомнениях насчет участия в эксперименте.
Это было, в общем-то, не совсем так. Она изложила ему сильно отредактированную версию истории с оксиметабулином, опустив подробности тайного сговора с Дэвидом относительно Эммы. И пошла на эту ложь, чтобы вернуться к таблеткам, хотя питалась по-прежнему не так, как следовало. Ах да, еще ночь, проведенная с Дэвидом. Она и это опустила. Но все остальное она ему рассказала.
— Я всегда с сочувствием слушал тебя, — ответил Энди.
— Да, слушал-то ты с сочувствием, но тут же менял тему. Тебе всегда хотелось забыть о том, что когда-то я была толстой.
— Так вокруг этого все и крутится? Поэтому ты и хочешь переспать со всеми мужчинами вокруг, чтобы доказать, что ты больше не Марина-кубышка с рекламы покрышек «Мишлен»?
Слова сами собой слетели с его губ, прежде чем он успел подумать, что говорит. Но они всегда были наготове, просто скрывались за вывеской любезности. Неважно, сколько слоев умения расположить к себе он добавил к своей сути, эти слова терпеливо дожидались своего часа. Точно так же самые скверные дети в классе тянут вверх руки, чтобы сказать грубое слово, когда шум стихнет.
Марина замерла от боли. Ей снова стало одиннадцать. И двенадцать, и тринадцать, и так до тридцати одного. По мере того как она становилась старше, оскорбления делались все утонченнее. Но толстокожей она так и не стала. Обидными словами «Марина-крепыш с рекламы покрышек „Мишлен“» ее могли бы подразнить мальчишки, когда ей было одиннадцать лет. Наверное, поэтому они и причинили ей такую боль. Ее даже не считают достойной остроумного эпитета, какого-нибудь изысканного сравнения, придуманного творческим отделом ТНСВ.
— Марина, мне так жаль. Я не хотел этого говорить.
Он бережно взял ее руки в свои, попытался обнять ее, чувствуя, что если как можно крепче не прижмет ее к себе, то у него, возможно, никогда больше не будет возможности снова обнять ее.
Она высвободилась из его объятий.
— Нет, хотел. То, что не хотят сказать, не говорят. Единственное, о чем ты жалеешь, это о том, что сказал это не вовремя. Ты убил нас, и ты это знаешь. И ты знаешь, что я никогда не прощу тебе то, что ты сказал. Тебе жаль. И больше ничего.
— Не говори так! Сказать такое — глупо, глупо. Все что угодно отдал бы за то, чтобы вернуть свои слова назад.
