— Нет, неправда. Ты всегда добрый. И ничего ты с этим не поделаешь.
Пол сделал вид, что его это задело.
— А вот это меня беспокоит. Мне не раз приходилось читать женские журналы в приемной зубного врача, и я знаю, что «добрый» — это почти оскорбление. В наши дни женщины предпочитают иметь дело с теми, кто держит их в страхе.
Марина попыталась было подняться, но у нее закружилась голова, и она снова рухнула.
— Только не я. Я и сама могу причинить себе боль. Не раз в жизни приходилось делать это. Так что мне не нужен мужчина, который добавил бы мне страданий. Нет, я из тех, кто предпочитает хороших парней.
— А вот мне так не кажется. Ты забыла, что я довольно хорошо знаю Энди. Я не хочу сказать, что он лишен обаяния, но не стал бы причислять его к разряду «хороших парней».
— В нем есть кое-что еще, что не видно с первого взгляда. Да как во всех нас, пожалуй. Впрочем, это больше не имеет значения. Мы расстались.
Пол умело скрыл свою реакцию. Даже если бы он перекувырнулся колесом, она бы ничего не заметила. Ее занимало только одно — желчь поднималась в ее теле точно извергающийся вулкан. Она пыталась глубоко дышать, дабы перекрыть горячий поток. Но у нее ничего не вышло. Все выплеснулось наружу. На Пола. На его рубашку, брюки, ботинки. Если бы она села за компьютер и составила программу, как покрыть рвотой возможно большую площадь одежды Пола, то лучше бы не придумала.
На какое-то время она почувствовала облегчение, что явилось следствием очищения, но затем ее охватил мучительный ужас. Ее вытошнило на добрейшего человека на свете. Это все равно, что тебя бы стошнило на Гари Линекера
[40]
. И хотя она даже в фантазиях не уносилась так далеко, что когда-нибудь… да нет, все эти мечты можно выбросить в окошко вместе с прочими глупостями. Она знала, что есть на свете порядочные, мудрые мужчины. Она видела, как Тереза упустила такого. Она знала — Пол один из лучших. Но весь ее здравый смысл подсказывал ей, что залить его рвотой в пьяном забвении — отнюдь не значит расположить к себе, если, конечно, он рассматривает ее как потенциальную…
— Как ты себя чувствуешь?
Ему показалось, что она не дышит. Но она дышала. Она оплакивала кончину возможного будущего, которую только что сформулировала в своем сердце. И она так устала. Марина поднялась на ноги и направилась к кровати, стараясь ступать как можно увереннее. Приблизившись к матрасу на расстояние вытянутого тела, она неожиданно споткнулась и рухнула, точно багор, который не добросили до судна.
— Со мной все просто отлично. Правда. Просто я немножко устала. Мне бы чуть-чуть…
Убедившись, что она жива, Пол остался в кресле. Он сидел и смотрел на нее. Ему было тепло и радостно. Он был доволен, что может вот так смотреть на нее. Ему хотелось ухаживать за ней, хотелось обнять ее, если она задрожит, вымыть ей лицо, если оно раскраснеется, утешить ее, если она разрыдается. Ему нравилось смотреть, как она спит. Уголки ее рта подергивались. Сон делал ее то счастливой, то печальной, отражаясь на лице кинокадрами с законченной внутренней логикой, но безумным сюжетом.
Пока она глубоко спала, он переоделся. Отсутствие брезгливости — одно из преимуществ воспитания в большой семье. В доме Пола трудно было уединиться. Пятеро детей и двое родителей в трехкомнатной квартире. Пол был средним ребенком. Он с ранних лет понял, как это хорошо — принадлежать отчасти к трем старшим и отчасти трем младшим.
Всех детей поощряли к тому, чтобы они в чем-нибудь себя проявили. Один был академического склада, другой — спортивного, третий — художественного, и еще один умел делать все. Пол умел ладить с людьми, да и все остальное у него получалось хорошо, так что в жизни он мог бы заняться чем угодно.
Семья процветала и защищала себя, окружив взаимной любовью. Все члены семьи страстно любили мюзиклы. Все лишние деньги (а их было мало) тратились на места на балконе в театрах Уэст-Энда. Они выпрашивали на время пластинки, которые переписывали на скрипучие кассеты. Каждый из братьев и сестер учился играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, так что они вместе могли экспромтом сыграть что-нибудь. Неважно, насколько кто-то удалился от семьи, будь то в общественном или географическом смысле, никто не забывал о крепости семейных уз.
Принадлежность к этой странной семье отдаляла детей от сверстников. К счастью, они ходили в церковь, так что в конце концов сумели найти друзей, которых не путало то, что они так крепко держатся друг за друга. И самое главное, в силу необычного воспитания они ощущали свою неординарность. Любовь и взаимовыручка, составлявшие основу их жизни, сделали их разборчивыми в выборе друзей и партнеров. Нет нужды отчаянно жаждать любви, когда ты с детства окружен ею.
И в любви Пола к Марине не было отчаяния. Да, он был совершенно уверен, что его чувства перерастают в настоящую любовь. Эта любовь выросла из расположения и симпатии, расцвела из крохотного семечка и превратилась во вьющееся дерево надежности, которое совершенно точно будет беспрепятственно расти вечно. Анализируя свои чувства, он оставался объективным. Он помнил, как стыдился того, что испытывает чувство симпатии к Марине, когда она страдала лишним весом. Но он простил себя, найдя гордость и утешение в том, что этот стыд так и остался невысказанным, после чего растворился.
Он чувствовал расположение к ней задолго до того, как она похудела. Ему удалось отстраниться от существующего в обществе мнения, будто есть что-то порочное, даже извращенное в проявлении сексуального интереса к толстой женщине. И достиг он этого, не отделяя Марину от ее жира. Он не верил лживому утверждению, будто человек и его тело — не одно и то же и воспринимать и то, и другое нужно соответствующим образом. Для него физическая и душевная привлекательность были связаны нерасторжимо.
Ему нравился юмор, который светился в глазах Марины. Ему нравилось, как она сжимает губы, когда иронизирует. Ему нравилось, как она размахивает руками, когда нервничает. Ему нравилось, как она сидит, расставив ноги, когда на ней брюки. Ему нравилось, что во время еды она одну руку прижимает к животу. Ему нравилось, как она выглядит, как ходит, говорит, ему все в ней нравилось.
И хотя он не мог сказать, что любил ее, когда она была толстой, при том что ей и самой это не нравилось, его привлекала ее тогдашняя уязвимость. Общение с сестрами привело его к редко встречающемуся пониманию того, сколь сложны отношения женщин с едой. Он видел, как они борются с диетами, как их вес то растет, то уменьшается (хотя и не до таких крайностей, как у Марины), и понял, как вредна для женщины нездоровая тучность.
Марина была нездорова, это наверняка. А теперь, когда ее тело стало совершенным, значит ли это, что она излечилась? Он сомневался в этом, особенно если принять во внимание пьяную кому, в которую она только что впала. Ему хотелось вылечить ее, обещая жизнь, полную объятий, поцелуев и заверений в любви. Может, теперь, когда Энди не стоит на его пути, самое время сделать первый шаг?
