— Я просыпаюсь и понимаю, что думаю о тебе и что ты мне снился всю ночь... — Голос у нее был сочный и богатый, это был голос женщины, а не девочки.
На середину комнаты фланирующей походкой вышел Герби в зеленой цыганской рубахе и штанах в тон и стал подпевать ей приятным баритоном. Танец, последовавший за этим, был полон печали одиночества и закончился тем, что Герби вынес Анну из комнаты, держа ее на вытянутых руках над головой.
Левон заметил, что зрители беспокойно перешептываются и ерзают. Быть может, гостям уже наскучило, или же они предпочитали быстрые танцы. Аплодисменты были жидкими и недружными, и только Карл и Левон хлопали, не жалея ладоней. А потом у Левона так сильно закружилась голова, что он не смог встать. У него сложилось впечатление, что собравшиеся взялись за руки и запели «Старое доброе время»
[41]
, но он не был в этом уверен.
— Ты глупец, Лев, — язвительно, но с улыбкой сказала Тамара на следующее утро. — Тебе следовало быть осторожнее, учитывая то, сколько лет ты не брал в рот ни капли спиртного.
Левон застонал и уронил голову на кухонный стол.
— Вечеринка была замечательной, — произнес он слабым голосом. — И очень мне понравилась.
— Полагаю, Анне пришлось вызывать такси, чтобы доставить тебя домой.
Анна все еще оставалась в постели — разумная девочка.
— Нет. Лиззи Блинкер, жена Олли, отправила нас на «дюзенберге»
[42]
.
Странная это была беседа: Тамара говорила на их родном языке, а Левон отвечал ей по-английски.
— Лиззи и Олли! Прямо как персонажи из мюзикла.
— Они очень милая пара, и щедрая к тому же.
— Ты уже говорил, что шампанское у них было великолепным, но только посмотри, что оно с тобой сделало. Ты уже закончил, родненький? — обратилась она к Джону, который сидел у нее на колене и ел свою утреннюю детскую молочную смесь.
Малыш выпустил изо рта бутылочку и очаровательно улыбнулся Левону.
— Доброе утро, — простонал Левон, поднимая голову.
— Хочешь кофе?
— Ты спрашиваешь меня или Джона?
— Тебя. Разве ты не заметил, что моему голосу недостает любезности? — Тамара вновь улыбнулась.
Левона злило, что его похмелье кажется ей забавным.
— Жаль, что тебя не было со мной вчера вечером, дорогая, — сказал он. — Тебе бы очень понравилась вечеринка. Анна была... У меня нет слов, чтобы передать, как хороша она была: будущая звезда в процессе становления, если верить моему другу Карлу. Он адвокат, кстати сказать.
— Ты тоже адвокат, но я доверяю твоему суждению не больше, чем мнению этого Карла.
— Мы договорились пообедать вместе как-нибудь на следующей неделе. Он специализируется на частной собственности. Я намерен направить к нему нескольких своих клиентов, а он передаст мне кое-какие свои судебные дела.
— Другими словами, дела убийц, бутлегеров
[43]
и прочих нехороших людей.
Прежде чем Левон успел ответить, в дверь постучали. Тамара посадила Джона к нему на колени и пошла взглянуть, кто это. Вернулась она в сопровождении мужчины, в котором Левон узнал одного из вчерашних официантов.
— Вам презент от мистера Блинкера. — Официант опустил на пол картонный ящик. — С наилучшими пожеланиями.
— Что это?
— Фрукты. — Официант подмигнул.
Тамара попыталась дать ему пятьдесят центов на чай, но он лишь отмахнулся и ушел, крикнув на прощание:
— С Новым годом!
— Если там фрукты, — сказала Тамара, — то почему в ящике звякнуло, когда он опустил его на пол?
— Открой его, и мы все узнаем, — посоветовал ей Левон.
В коробке оказалось полдюжины бутылок французского вина. Мнение Тамары о бутлегерах изменилось моментально и самым радикальным образом.
В новой конторе было целых три комнаты: одна для Эмили, другая — для него и третья — приемная для ожидающих своей очереди клиентов. Контора располагалась сразу за Юнион-сквер, в пяти минутах ходьбы от его квартиры.
Весной, когда Джону исполнилось полгода, Тамара вновь стала настаивать на том, что им следует переехать в более просторное жилье с собственным садом. Пока Левон был на работе, она с ребенком ездила осматривать земельные участки. Похоже, Тамара остановила свой выбор на Бруклине и садилась на автобус, который вез ее через мост на другой берег, когда риэлторы звонили ей с сообщением о том, что на продажу или для найма выставлен очередной дом, — они провели себе в квартиру телефон. Когда Левон возвращался домой после работы, жена подробно рассказывала ему о своей поездке, объясняла тонкости планировки и неизменно добавляла, что Джону дом очень понравился, как, кстати, и ей.
— Джон сам тебе это сказал, не так ли?
— Я вижу это по его глазам, как они загораются. Знаешь, Лев, на участке с домом, который я смотрела сегодня, разбит огород.
— И ты думаешь, что я буду там возиться? — быстро спросил он.
Последнее, чем бы ему хотелось заниматься в свободное время, это выращивать овощи. Левон постепенно превращался в заядлого театрала и полюбил ходить в кино. Тамару подобное времяпрепровождение не интересовало, поэтому компанию ему составлял Карл, который не был женат, или Герби с Анной, или Блинкеры — Олли постоянно бронировал ложу в театре и неизменно приглашал Левона.
— Огородом я займусь сама, — с раздражением отозвалась Тамара. — Кстати, завтра я встречаюсь с Лиззи Блинкер. Я позвонила ей, и она пригласила меня на чай.
Левон удивился и обрадовался. До сих пор его жена не изъявляла желания познакомиться с Блинкерами.
— Она тебе понравится, — заверил он.
— Давай на эти выходные съездим посмотреть на дом с огородом? — предложила Тамара.
— Хорошо. — Левон почувствовал себя побежденным.
— Я договорюсь с риэлтором, — с торжеством заключила она.
Анна не захотела переезжать. Она ничего не сказала, но Левон обо всем догадался по ее лицу, когда затронул эту тему в разговоре. Оно замкнулось, как бывало всегда, когда речь заходила о чем-то, чего она не желала слышать. Когда Анна сказала ему, что полюбила Нью-Йорк, Левон понял, что она имеет в виду Манхэттен с его яркими огнями, театрами, маленькими улочками и широкими авеню, универмагом «Мэйсиз» и рынком на Малберри-стрит, Таймс-сквер, собором Святого Патрика, куда они иногда ходили на мессу — по некоторым обмолвкам и намекам он выяснил, что Анна, как и он с Тамарой, принадлежит к католической вере, — и мириадами других вещей, благодаря которым эта часть Америки стала уникальной и не переставала изумлять их. В хорошую погоду Левон будет скучать по той части пути, которую он, идя с работы домой, проходил пешком, подавая пять центов органисту, который играл исключительно итальянские оперы, по прогулкам в Центральном парке весной, когда почки на деревьях только начинали набухать, или осенью, когда листья опадали. Ему будет не хватать театров, располагавшихся буквально за порогом его квартиры ресторанчиков, в которых подавали угощение со всех концов земного шара, шума и энергии Манхэттена.
