— А я всегда считала вас самым привлекательным мужчиной из всех, кого я знаю.
В животе у Левона творилось что-то непонятное и чрезвычайно приятное, но он все-таки сумел вопросительно приподнять бровь.
— Привлекательнее Дугласа Фербенкса?
— В десять раз! — Пегги рассмеялась. — Вам следовало бы сниматься в кино.
— Тогда меня сожрали бы заживо. — Он жалобно шмыгнул носом. — Я не такой крутой, каким кажусь.
— Знаю. Вы похожи на шоколад с мягкой начинкой, вкусный и сладкий.
Впоследствии Левон так и не смог вспомнить, как именно все случилось. Но прошло совсем немного времени, и он уже занимался с Пегги любовью в белой спальне с кружевными занавесками.
— Я всегда мечтал об этом, — выдохнул он, опускаясь на ее роскошное, дрожащее от нетерпения тело.
— Я тоже, — простонала в ответ Пегги.
Ближе к вечеру Левон вышел из комнаты, чтобы взять бутылку шампанского. Через несколько часов Пегги принесла еще одну. В ту ночь они спали рядом на кружевном покрывале — было слишком жарко, чтобы забираться под него, — и занимались любовью с таким пылом и страстью, каких Левон еще никогда не испытывал. На следующий день оба решили, что поедут домой поездом. Он заказал отдельное двухместное купе, и они любили друг друга всю дорогу до самого Нью-Йорка.
— Спасибо, Пегги, — начал было Левон, когда они ступили на перрон Центрального вокзала.
Их толкали со всех сторон, а шум стоял просто оглушительный. После всего, что случилось между ними, он боялся прикоснуться к своей спутнице из страха, что их кто-нибудь увидит.
Пегги приложила кончики пальцев к его губам.
— Не благодари меня, Лев, и я тоже не буду говорить тебе «спасибо», — прошептала она. — Мы оба сделали именно то, что хотели. И, Лев, я не жду, что мы продолжим наши отношения, оказавшись дома, на своей территории. Ты не из тех мужчин, что любят интрижки, я знаю. — Она пожала великолепными плечами. — Но если будет желание, ты знаешь, где я живу. Пока, хороший мой. — Пегги торопливо поцеловала его в губы и исчезла.
«Тамара, любовь моя, я привел тебе другую дочь».
По какой-то причине Левон все время вспоминал собственные слова, вернувшись из Лос-Анджелеса, тропического рая, где все казалось нереальным. Он вспомнил ту ночь, когда подвозил семейную пару к кораблю, пришвартованному у причала. «Мы едем в Европу», — сообщил ему мужчина. Он как раз выгружал их чемоданы из багажника, когда какая-то молодая женщина попросила его отвезти Анну на Бликер-стрит.
Когда Левон появился с Анной дома, Тамара вышла из спальни в забрызганном кровью платье, которое было на ней в ту ночь, когда они нашли Ларису. Тогда он любил Тамару, и она любила его. Но Анна встала между ними, и так будет всегда, даже теперь, когда они находились за тысячи миль друг от друга. Вряд ли можно винить Анну в том, что их с Тамарой брак дал трещину. Но кто-то же в этом виноват? Тамара продемонстрировала сторону своего характера, о существовании которой Левон даже не подозревал, — безжалостную и эгоистичную. Не исключено, что и он вел себя отвратительно и невыносимо. Он полюбил Анну так же, как любил Ларису, но для Тамары она так и не стала дочерью. Его жена видела в ней лишь другую женщину, соперницу.
А теперь все окончательно запуталось. Тамара злилась на него за долгое отсутствие, насмехалась и презирала за то, что он вернулся домой на поезде.
— Я уже обо всем договорилась, Лев, — пожаловалась она. — Дин Миллер устраивал вечеринку, и я пообещала, что мы придем.
— На детский день рождения? — Неужели она рассчитывает, что он будет играть в жмурки и «музыкальные стулья»
[64]
?
— Там были все родители, за исключением тебя. — Тамара окинула его гневным взглядом. — Мы пили коктейли в гостиной, пока дети играли внизу.
— Значит, я должен был рисковать своей жизнью и лететь на самолете только ради того, чтобы не пропустить вечеринку у Дина?
— Лев, не утрируй. — Она презрительно передернула плечами.
Жест показался ему оскорбительным, как и недовольное выражение ее глаз.
— У меня что, больше не будет личной жизни, Тамара? — холодно поинтересовался Левон. — Или ты рассчитываешь, что я буду нестись к тебе сломя голову по первому же твоему зову, если я не на работе? Быть может, ты хочешь, чтобы я вышел на пенсию и пребывал в твоем распоряжении двадцать четыре часа в сутки? Только не говори мне: «Лев, не утрируй», иначе я уйду из этого дома и больше никогда не вернусь.
В глубине души он надеялся, что Тамара не послушает его, и тогда бы он ушел, стал бы жить с Пегги в ее квартире над академией и вновь был бы счастлив.
Однако после недолгого размышления его жена сказала:
— Прости меня, Лев, но мы взялись воспитывать Джона, и он имеет право рассчитывать на то, что его отец будет рядом с ним. Мне казалось, ты должен это понимать, — добавила она, смягчившись. Пожалуй, его угроза напугала ее.
— Нет, Тамара, это ты взялась воспитывать Джона. Не припоминаю, чтобы ты спрашивала моего мнения по этому поводу.
Левон вышел из комнаты с таким чувством, словно одержал победу. Но ему не хотелось одерживать победу над Тамарой, которую он когда-то любил всем сердцем, а теперь разлюбил. Он на мгновение попытался представить себе, что было бы, не привези он тогда Анну домой. Может быть, они все еще жили бы на Гранмерси-парк, тихо и незаметно, оплакивая погибшую дочь, но при этом любили бы друг друга по-прежнему, верно и печально? Сейчас Левон не был уверен, что ему бы этого хотелось.
Во вторник он отправился в театр смотреть «Розы алые» уже в третий раз. Вечером ему удалось купить одно место в ложу. Левон был уверен, что сегодня в театр придет и Пегги со своими студентами. Они уже видели этот спектакль, но она хотела посмотреть его еще раз, с новыми танцорами, заменившими Анну и Герби.
— Мне говорили, что мужчина великолепен. Он не так красив, как Герби, зато обладает потрясающей харизмой. А вот девушка Анне и в подметки не годится.
Но на недорогих местах не оказалось ни Пегги, ни ее студентов. Он перепутал либо день, либо неделю. Левон хотел, чтобы они встретились как бы случайно, хотел просто увидеть ее милое, выразительное лицо, которое напомнило бы ему о тех благословенных днях, что они провели вместе. Пегги вновь заставила его почувствовать себя мужчиной: с Тамарой он превратился в мышь.
Левон со вздохом опустился в кресло и принялся изучать программку. Роль Герби досталась Флипу Унгару, а роль Анны — Розалинде Рэйнес.
Пегги была права, понял он два с половиной часа спустя, когда спектакль закончился. До сегодняшнего вечера он считал Герби хорошим танцором, но в гибкой фигуре Флипа Унгара горел огонь настоящего гения, способного передать даже оттенок эмоции одним-единственным движением или выражением лица. Розалинда Рэйнес была очень даже неплоха, но она не обладала ни страстностью своего партнера, ни уникальным талантом Анны.
