— Нигде, — заорал Олли Блинкер, — нигде в сценарии не сказано, что Анна проститутка, а Герби — сутенер! Вы что же, пытаетесь превратить фильм в порнографию?
— Нет, сэр, но мистер Вандервельт считает, что сценарий слишком пресный. И он хочет немного оживить его. — Эйб Коллинз вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони. Он разрывался между двумя людьми, которые орали на него, Давая прямо противоположные указания: Олли Блинкер — днем, Хьюи Вандервельт — по вечерам, просматривая отснятый материал.
— Оживить! — Красное лицо мистера Блинкера еще больше побагровело. — Какого черта вы собираетесь оживлять? Я хочу снять развлекательное кино, которое заставит людей смеяться и сделает их счастливыми. По сценарию Герби и Анна учатся в колледже; они хотят создать шоу, чтобы собрать средства на операцию для умирающего ребенка. Концерт проходит успешно, ребенок выздоравливает, а Герби и Анна женятся. Все, конец. Конец, — с нажимом повторил он. — И здесь нет ни шлюх, ни сутенеров, ни обтягивающих юбок, ни платьев с глубоким декольте, ни ночных клубов, в которых Анна поет непристойные песни. Все музыкальные номера по сценарию — это хорошие, славные песенки вроде тех, что родители поют своим детям. Вот почему сценарий называется «Когда поют ангелы», а не «Когда грешат ангелы». И фильм тоже должен быть хорошим и милым. Передайте мистеру Вандервельту, что свой сценарий он может засунуть себе в свою костлявую задницу. С этого момента мы работаем по моему сценарию, иначе я отнесу его в другую компанию, чтобы они сняли фильм, который мне нужен. Вам понятно, Коллинз?
— Да, мистер Блинкер, понятно.
— Это все равно что давиться пирожными с кремом все девяносто минут! — проревел тем же вечером Хьюи Вандервельт, когда они с Коллинзом просматривали отснятый материал.
Он был высоким, очень худым мужчиной слегка за сорок, с преждевременно поседевшими волосами, хотя никто не помнил, чтобы они были другого цвета. Хьюи Вандервельт не пользовался в Голливуде популярностью, и наличие седых волос объясняли тем, что в его жилах течет кислота вместо крови.
Меня от этого тошнит. И зрителей тоже будет тошнить. Здесь нет души. Нет жизни.
— Мистер Блинкер сказал, что выйдет из игры, если мы не будем снимать то, что он хочет, — нервно заметил Эйб.
— Куда он денется? — злобно оскалился Вандервельт. — Он потратил уже слишком много денег и не может позволить себе начать все сначала с кем-нибудь другим.
— Не думаю, что мистер Блинкер согласится ввести в сюжет проститутку и сутенера, мистер Вандервельт, правда, не думаю, — в отчаянии заявил Эйб. Еще одного такого дня, как сегодня — или вчера, или позавчера, — он не переживет. Оказывается, быть режиссером — совсем не так замечательно, как полагают многие. — Он хочет снять фильм-сказку, в котором на синем небе всегда светит солнце и никогда не происходит ничего плохого.
Хьюи потянулся к сценарию, чтобы внести в него очередные изменения, но потом передумал и убрал руку.
— В таком случае пусть поступает по-своему, — презрительно бросил он. — Я всегда могу отречься от этого слащавого фильма. Только заканчивайте его поскорее, Коллинз. Мы и так потратили на него слишком много времени. — И он щелкнул пальцами, словно рассчитывая, что режиссер закончит его прямо здесь и сейчас.
Но Олли Блинкер не позволил торопить и подгонять себя. Он потребовал для песен оркестрового сопровождения, гневно отвергнув предложенное пианино.
— Это убого, — орал он, — убого!
Он потребовал новых костюмов, натурных съемок, статистов. Приходилось строить лестницы или брать их на время у других компаний. Для Герби понадобилось соорудить балкон, с которого он будет прыгать, а для Анны — церковь, в которой она будет петь. Больной ребенок должен был лежать именно в больнице. В ночь, когда он думал, что умирает, к нему в окно должен был влететь самый настоящий ангел в полной экипировке, а на заднем плане в это время должен петь хор.
Эйб Коллинз, привыкший снимать для Хьюи Вандервельта дешевые и бездарные фильмы в тускло освещенных комнатушках с одной-единственной камерой и полудюжиной актеров, на что у него уходило не больше пары недель, вдруг обнаружил, что начинает получать удовольствие от работы. Именно в этом и заключалась суть профессии режиссера: давать волю своему воображению, импровизировать на ходу, создавая, быть может, и не шедевр, но уж, во всяком случае, то, что было в миллион раз лучше барахла, которое он выпускал обыкновенно. Мистер Блинкер, который начинал нравиться Коллинзу, предоставил в его распоряжение две новые камеры, дополнительное освещение и портальный кран для съемок сверху.
Хьюи Вандервельт перестал просматривать отснятый материал, зато сердито ворчал при виде возрастающих расходов — Блинкер платил за оборудование, а он сам обязан был выплачивать гонорары актерам и ассистентам.
— Счета растут не по дням, а по часам, — жаловался Вандервельт.
Эйб делал вид, что сочувствует ему, но на самом деле его не интересовало ничего, кроме работы над фильмом «Когда поют ангелы».
— Не понимаю, как Олли и Герби могут играть в гольф в такую погоду, — простонала Лиззи.
На ней было длинное платье в восточном стиле без пояса, соломенная шляпка размером с зонтик и солнцезащитные очки, так что незащищенных участков тела почти не осталось. Наступил полдень воскресного дня, и в работе над фильмом был сделан перерыв. Олли продолжал бы снимать и дальше, но актеры и ассистенты взбунтовались, потребовав устроить им выходной.
Анна ответила, что, дескать, она тоже теряется в догадках. Мужчины уже чувствовали себя в Лос-Анджелесе как дома, а вот женщины так и не смогли к нему привыкнуть. Лиззи более всего донимала жара. Выходить на солнце она не хотела и потому вынуждена была целыми днями сидеть в четырех стенах. Без нью-йоркских друзей ей было очень одиноко. Против жары Анна ничего не имела, зато ей не нравилось сниматься в кино.
Они с Лиззи сидели на парусиновых стульях в маленьком дворике позади дома, куда солнце заглядывало только по утрам и где было настолько прохладно, насколько это вообще возможно днем в Лос-Анджелесе. Вдалеке сверкал и искрился бассейн в форме сердца. Анна с удовольствием поплавала бы в нем, но она не хотела оставлять Лиззи одну: только по воскресеньям у той бывала компания.
— Как идут съемки? — полюбопытствовала Лиззи. — Стоит мне спросить об этом Олли, как он разражается очередной тирадой о каком-то Вандервельте, а Герби говорит, что ничего не знает.
— Я тоже не знаю, — призналась Анна. — Все так запутано и сложно, что мне трудно судить. Сцены снимают совсем не в том порядке, в каком они идут по сценарию. Вчера, например, мы снимали финал и отрывки из середины — это как-то связано с присутствием хора и экономией денег на том, чтобы не приглашать его снова. Театр мне нравится гораздо больше.
Самое же неприятное заключалось в том, что танец часто приходилось прерывать, когда она только-только входила во вкус, а затем повторять его снова и снова. Иногда номер вообще начинался с середины, и Анна теряла настрой. Это настолько беспокоило ее, что к ней вернулись головные боли, от которых, казалось, она избавилась навсегда.
