Матис почувствовал тяжесть в груди при мысли о том, что отец при смерти лежал в постели. Жив ли он еще? Матис столько рассказал бы ему… Ганс Виленбах мог бы гордиться сыном! Юноша стиснул зубы. Теперь домочадцы в лучшем случае смогут помахать ему на прощание, пока он будет болтаться на виселице.
Матис развернулся, заслышав шаги по скрипучей лестнице, что вела на чердак. Затем послышался грохот и крики. Видимо, в знаменитую «сушилку» привели очередного постояльца.
– Пустите меня, сволочи! – донесся низкий голос. – Я и сам идти могу!
Матис вздрогнул, узнав голос. То был его друг, старый орудийщик Ульрих Райхарт.
В следующее мгновение дверь распахнулась и стражники втолкнули в камеру упрямого арестанта. Изрыгая проклятия, тот рухнул на пол, и дверь за его спиной с грохотом захлопнулась. Пару секунд Райхарт полежал на полу, а потом поднялся и взглянул на Матиса.
Старый орудийщик скалился во весь рот.
– Ну вот, – проворчал он и отряхнул пыль с разодранных штанов. – Не так-то просто было попасть сюда. Только если хорошенько их разозлить, стражники переселят тебя из подвала в «сушилку». Но «вонючего ослиного выродка» мало кто стерпит…
Он подмигнул своему юному другу. Матис устало улыбнулся.
– Рад, что ты решил составить мне компанию, Ульрих. Только должен предупредить – жара здесь и впрямь невыносимая.
– Значит, хорошо, что мы надолго тут не задержимся.
Райхарт снова ухмыльнулся, а Матис уставился на него в недоумении:
– Что… что ты имеешь в виду?
– Ну, ты же не думаешь, что я горю желанием испечься тут, как лягушка? Из подвала сбежать невозможно, а здесь все не так безнадежно.
Райхарт поднялся и обошел тесную квадратную камеру. При этом он осторожно простукивал обитый железом потолок. Участок в дальнем углу отозвался гулким отзвуком.
– Ага, – орудийщик удовлетворенно кивнул. – Видимо, про это место они и толковали.
– Кто? – растерянно спросил Матис. – Какое место?
– Матис, Матис… – Ульрих нетерпеливо покачал головой. – Может, для тебя это и открытие, но ты не после штурма стал образцом для множества здешних бедняков. Народ до сих пор рассказывает, как ты помог сбежать Пастуху-Йокелю и одурачил наместника. Ты одолел страшенного Черного Ганса. А теперь тебя славят еще и за то, что кровопийца Гесслер наконец отправился в ад… Матис, ты герой. Пойми это наконец.
– Но я же не…
– Передо мною можешь не выгораживаться, – отмахнулся Райхарт. – Ублюдок только того и заслуживал, чтоб ему голову разнесли.
Тут он заговорщически понизил голос:
– Но когда выберемся, за стаканчиком-другим вина расскажешь, как ты ухитрился пронести в город аркебузу. Не так-то просто было, а?
Матис вздохнул и не стал спорить. Это было бесполезно. Люди считали его убийцей наместника, и с этим уже ничего нельзя было поделать.
– Говоришь, кто-то подстроит нам побег? – спросил он через некоторое время.
Райхарт кивнул.
– Здесь частенько запирают бунтующих крестьян, чтобы образумились. В прошлый раз, недели три назад, городской совет отправил в «сушилку» несколько человек из Вальдрорбаха. Побег подготовили заранее, но в последний момент их переправили в Шпейер и вздернули в назидание горожанам. – он ухмыльнулся и показал в потолок. – Тем лучше для нас. От чистого неба нас отделяет лишь тонкий лист жести. Сегодня ночью следует ждать гостей.
Матис до того оторопел, что едва мог поверить в свое счастье.
– Это… что, правда? – вырвалось у него через некоторое время. – То есть совсем скоро мы можем вернуться в крепость и…
Но при мысли, что теперь наряду с мятежом ему ставили в вину еще и вероломное убийство, по лицу его пролегла тень.
– Впрочем, теперь от Эрфенштайна нечего ждать милосердия, как думаешь?
Ульрих прокашлялся.
– Мне… удалось подслушать разговор, – начал он нерешительно. – Скверные из Трифельса вести, Матис. Господина наместника… его больше нет.
– Нет?.. – Матис потрясенно покачал головой – события разворачивались с невероятной быстротой. – Но как такое возможно? – спросил он. – Я не думал, что он так тяжело ранен!
– Видимо, лихорадка сразила его крепче, чем мы думали. Он умер на рассвете. Его дочь все время была с ним.
«И меня не оказалось рядом, чтобы ее утешить!» – пронеслось в голове у Матиса.
Ульрих прикусил губу, не решаясь договорить.
– Видно, это не единственная плохая новость? – спросил Матис глухим голосом.
Орудийщик кивнул:
– Верно. Разговор, что я подслушал, шел между стражниками и… – он тяжело вздохнул, – и твоей матерью. Стражники не пустили ее к тебе – приказ совета. При том, что она плакала и умоляла, с маленькой дочкой на руках… Черви бумажные, чтоб их!
Ульрих сплюнул на пол и посмотрел на юного оружейника. Матис знал, что теперь последует.
– Твой отец тоже скончался этой ночью. Говорят, он звал тебя.
– Господи…
Опустошенный, Матис сполз по стене и сел на полу, покрытом навозом, мышиным пометом и мякиной. Затем подтянул к себе колени и уставился в потолок. В свете заходящего солнца медленно закручивался столб пыли.
Почему меня не было рядом? Почему?
– Твой отец был стар и болен, Матис, – попытался утешить его Райхарт. – Не вчера, так завтра или послезавтра он все равно покинул бы нас. Рано или поздно каждому приходит срок.
Матис вспоминал отца, каким знал его еще ребенком. Большой и могучий, Ганс Виленбах неодолимым великаном стоял у наковальни. Наместник Эрфенштайн тоже был непобедимым – благородный рыцарь и его верный оружейник! И вот оба они мертвы.
– Отец и наместник, – начал Матис тихим голосом, прикрыв глаза. – Они жили в иное время. Я думал, в новое время будет лучше, но, Господи, я не знаю… Правда не знаю.
Он погрузился в задумчивое молчание, и Ульрих не стал его беспокоить. Солнце наконец скрылось за горизонтом. В камере воцарилась тьма, и с ней пришла приятная прохлада. Матис сидел с закрытыми глазами, но не спал.
Почему меня не было рядом?
Примерно за два часа до полуночи послышался тихий шорох, словно мышь семенила по крыше. Кто-то расчистил над ними черепицу и сдвинул в сторону стропила, после чего принялся осторожно дырявить жестяной лист. Матис поднял голову и различил в потолке крошечное отверстие, сквозь которое виднелись звезды.
– А, вот и они! – с облегчением сообщил Райхарт и потер усталые глаза. – Я уж думал, они про нас позабыли.
Отверстие становилось все больше. Потом кто-то отогнул в сторону кусок жести, и, освещенное факелом, в камеру просунулось бородатое, обрамленное растрепанными волосами лицо.
