– Переселиться в Шарфенберг?
Агнес громко рассмеялась. Смех ее казался совершенно чуждым столь унылой обстановке.
– В эти развалины? – спросила она наконец. – Но зачем, ваше сиятельство? У вас ведь уже есть роскошный замок, один из красивейших во всем Васгау. Для чего…
– Агнес, сколько раз тебе повторять, чтобы ты не раскрывала рот, пока тебя не спросят? – проворчал Эрфенштайн.
Граф Шарфенек тонко улыбнулся и одарил Агнес любопытным взглядом.
– Вопрос справедлив и говорит о том, что ваша дочь для женщины на удивление сообразительна. Вам бы чаще к ней прислушиваться, наместник.
Улыбка сошла с его лица, а глаза сверкнули, как показалось Агнес, холодной ненавистью.
– Как вам наверняка известно, крепость Нойшарфенек принадлежит моему горячо любимому отцу. А раз уж Господу угодно, чтобы сей славный муж прожил еще многие годы, мне нужно собственное имение. Из старых документов следует, что прежде Шарфенберг принадлежал нам, Шарфенекам. Поэтому я решил вернуть крепости заслуженное величие. Кроме того, мне полюбилась эта овеянная историей местность. Она хранит, – он хитро улыбнулся девушке, – множество интересных тайн. Вы так не считаете, Агнес? Говорят, вы питаете слабость к таким вещам.
– Герцог постановил, чтобы Трифельс и Шарфенберг сообща повысили плату за переправу Биндерсбах, – сквозь зубы процедил Эрфенштайн. Судя по всему, он уже смирился с присутствием дочери. – Граф уже показал мне распоряжение. Его светлости угодно, чтобы мы жили в добрососедских отношениях.
– Плату? Сообща? – У Агнес на мгновение отвисла челюсть. – Но я думала, что доходы…
– Будут делиться поровну, – опередил ее Шарфенек. – Но раз уж мы поднимаем плату, то и особых расходов ваш отец почти не понесет. Мы как раз это обсуждали. – он с улыбкой подался вперед: – Кроме того, в другом вопросе я пошел Эрфенштайну навстречу.
– И в каком же? – скептически спросила Агнес.
– Не думаю, что это касается моей любопытной дочурки, – проворчал Эрфенштайн и уставился в свой бокал.
Граф отмахнулся:
– Полно вам. Рано или поздно она все равно узнает… – Он повернулся к Агнес: – Я предоставлю ландскнехтов в распоряжение вашего отца, чтобы наконец расправиться с этим ублюдком фон Вертингеном. Если мы вместе возьмем его крепость, каждому что-нибудь перепадет. У Вертингена ведь есть несколько ленных деревень, и после они перейдут к нам. Я уже не говорю про добычу. Вполне честная сделка. Осталось только дождаться разрешения герцога. Но это чистая формальность.
Агнес молча рассматривала этих столь не похожих мужчин: молодой, одетый с иголочки граф и рядом – ее старый, сердитый отец с повязкой на глазу. Эрфенштайн как раз наливал себе новый бокал. Агнес предчувствовала, что эта сделка только усугубит их положение.
– Что ж, рад был с вами познакомиться. – Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек поднялся и отвесил поклон в сторону Агнес. – Уверен, впереди у нас еще немало приятных встреч. – взгляд его снова скользнул по ее корсажу. – И штаны оставьте лучше нам, мужчинам. Будет ужасно жаль, если ваши чудесные лодыжки снова укроются от наших взглядов.
Отец, слегка пошатываясь, тоже поднялся. Но Шарфенек лишь отмахнулся:
– Оставьте, Эрфенштайн, я и сам найду выход. В этих покоях… трудно заблудиться.
Он развернулся и с улыбкой скрылся на лестнице. Вскоре после этого послышались выкрики, а затем топот копыт по брусчатке.
– Этот… напыщенный хлыщ! – взревел Эрфенштайн, удостоверившись, что граф его уже не слышит. – Что он о себе возомнил? При кайзере Максимилиане…
– Да, да, знаю, такого и быть не могло, – перебила его Агнес, устало улыбнувшись. – Но императора и твоего друга, к сожалению, больше нет с нами. Так что хочешь ты этого или нет, а придется тебе объединиться с напыщенным хлыщом.
Эрфенштайн вздохнул:
– Знаю и без тебя… – Он хлопнул себя по широкой ляжке. – Проклятье, я сразу понял, что он что-то замыслил, когда предложил своих ландскнехтов в Нойкастелле! Теперь он убьет двух зайцев – на переправе и когда расправится с Вертингеном. А я ума не приложу, чем на следующий год налоги платить!
Агнес кивнула. Теперь она поняла, почему отец в последнюю неделю ходил такой мрачный.
– А почему ты так уверен, что вы одолеете фон Вертингена? – спросила она. – Этот человек опасен! По себе знаю.
– Черт возьми, Агнес, я просто обязан его одолеть! Как ты не понимаешь? – Эрфенштайн вскочил и смахнул рукой один из бокалов; тот со звоном разбился об пол. – И я понимаю, что даже с ландскнехтами Шарфенека это едва ли возможно, если проклятая псина запрется в Рамбурге. Эта крепость неприступна! Но назад пути нет. Если я не одолею фон Вертингена, я не смогу платить герцогу и он заберет у меня Трифельс!
Взор его помутился, и по телу прошла дрожь.
– Понимаешь? Тогда я и сам скоро стану рыцарем без чести, – пробормотал он. – Убийцей, который грабежом зарабатывает кусок хлеба. Или просто сгину.
Эрфенштайн снова опустился на стул и потянулся ко второму, еще целому бокалу.
– А теперь оставь меня, – сказал он тихо. – Мне хочется побыть одному, черт возьми!
Агнес хотела было возразить, но промолчала. Некоторое время она просто смотрела на отца, как он остекленело уставился на холодный пепел в камине. И в конце концов не удержалась.
– Я люблю тебя, отец, – прошептала она. – Что бы ни случилось.
С этими словами девушка развернулась и побежала вниз по лестнице, подальше от этого мрачного, холодного места. Во дворе она едва не столкнулась с Ульрихом Райхартом.
– А я вас искал, Агнес, – сказал орудийщик растерянно.
Он заговорщически наклонился к ней, так что Агнес почувствовала запах перегара.
– Матис хочет вас видеть, – прошептал он. – Я пропущу вас к нему. Только Богом прошу, ничего не говорите отцу!
Агнес грустно рассмеялась:
– Поверь мне, Ульрих, у него сейчас совсем другие заботы.
Девушка не знала, радоваться ей или волноваться. Матис хотел ее видеть! Значит, он ее простил? А может, он болен? Скрепя сердце она направилась вслед за Ульрихом к тюрьме.
Ее на веревке спустили в камеру. Хоть и стоял полдень, узкие окошки едва пропускали свет, и Агнес не сразу разглядела Матиса в углу, закутанного в одеяло, которое ему наверняка бросил сердобольный Ульрих. При виде друга Агнес ужаснулась. Заточение изменило сильного когда-то кузнеца до неузнаваемости. Скудная еда, злость и тоска заметно его истощили. Лицо осунулось, плечи торчали под бледной кожей. Кроме забрызганных грязью и нечистотами штанов и рваной рубахи, на нем ничего не было. Сейчас Матис казался маленьким и понурым. Только глаза пылали огнем.
– Агнес! – воскликнул он, когда она медленно опустилась на веревке; в голосе его звучало скорее изумление, чем радость.
