«Какой-то бедный маленький оборвыш, – подумал старичок. – Пусть себе спит!»
И Филипп остался ночевать в архиепископском саду.
Как только рассвело, он проснулся, выбрался из сада, слабый телом, но сильный духом. Утром он решил отыскать Дею. Он знал, что она живет на улице Виллере, но он никогда не был у нее и не знал точно ее дома. Все же он надеялся разыскать ее, расспрашивая людей.
По дороге к улице Виллере он остановился взглянуть на старый мамочкин сад. Было еще рано, и некому было видеть изумление Филиппа, увидевшего, как изменилось старое гнездо. Штукатурка на стене была обновлена, железные украшения на воротах блестели, как новые. Непокорная лоза не перелезала через стены, деревья были тщательно подстрижены, а дорожки и грядки расчищены. Перед домиком Туанетты стоял красивый дом, новый, белый, с высокими колоннами, большими верандами и тенистыми беседками. Неужели это тот самый старый заброшенный сад? Да, вот те же сломанные белые решетки, обвитые зеленью, те же дубы и магнолии, и кусты, покрытые розами. Но где его мамочка? Где Майор и Певец? Их нет здесь, а их место заняли чужие. Это уже не его дом… С раздирающим душу рыданием оторвался он от решетки и побежал через Урсулинскую улицу на улицу Виллере.
Прислонившись к забору, Филипп горько рыдал, он совсем пал духом.
Долго блуждал Филипп вверх и вниз по улице, но безрезультатно. Он не находил никого, кто знал бы о скульпторе по воску, но наконец, когда почти была потеряна надежда разыскать кого-нибудь, в одном из домиков ему рассказали о Дее и ее отце.
– Да, они жили в соседнем домике – художник с маленькой дочерью, но они выехали. Уже давно приехал незнакомец и забрал их. Говорили, что они уезжают во Францию.
Это был самый неожиданный и самый жестокий удар для Филиппа. Это ему не приходило в голову, хотя было вполне вероятно, что богатый дядя увезет Дею с собой.
Прислонившись к забору, Филипп горько рыдал, он совсем пал духом. Взяв узелок, он, усталый, разбитый, направился к церкви Святой Марии, своему последнему и единственному убежищу.
А в то время как Филипп сидел на паперти церкви, усталый и больной и, казалось, покинутый всеми на свете, – в Нью-Йорке его родные, не менее, чем он, измученные и терявшие надежду, предпринимали все, что только можно позволить, имея богатство и влияние, и что может продиктовать беспокойное, кающееся сердце, – лишь бы найти бесприютного, измученного мальчика.
Глава XXXIV
У ворот
Не один день прошел со времени возвращения, а Филипп все еще слонялся около церкви Святой Марии, поджидая отца Жозефа и Лилибеля. Он несколько раз встречал отца Мартина, идущего в церковь и обратно, но не хотел напоминать ему о себе. Он знал, что мистер Эйнсворт переписывался с настоятелем церкви Святой Марии, и опасался, что от него Эйнсворты могут узнать о возвращении Филиппа в Новый Орлеан. Но приятель отца Жозефа не узнал Филиппа Туанетты в больном, оборванном мальчике, который неотступно вертелся у церковной паперти.
Через день или два старый церковный сторож позаботился о мальчике, он накормил его и позволил спать в углу своей каморки, в сторожке у ворот архиепископского сада. Он понимал, что мальчик болен и что он не всегда был таким заброшенным бродягой, каким выглядел сейчас; тревожные, жалобные расспросы Филиппа об отце Жозефе, которого любил и сторож, укрепили его симпатии к мальчику.
Каждый вечер, входя в сторожку ночевать, мальчик задавал один и тот же вопрос таким грустным и покорным тоном, что старик едва не плакал:
– Как вы думаете, отец Жозеф приедет завтра? И сторож отвечал как мог ласковее:
– Да, мое дитя, я думаю, он завтра приедет, наверное приедет.
С большими предосторожностями, из-за близкого соседства его высокопреосвященства архиепископа, открывал Филипп клетку и показывал «детей» отца Жозефа сторожу. Он почти забывал все невзгоды и разочарования, покатываясь от смеха вместе со старым сторожем, когда видел забавные проделки зверьков.
Однажды ночью ему опять сделалось очень плохо: появился жар, и он бредил. Всю ночь Филипп метался, поднимаясь на койке, с широко раскрытыми блестящими глазами и с улыбкой на губах. В бреду он был счастлив и весел: он смеялся над проделками с бедной «куклой», старика сторожа называл мистером дворецким и болтал с ним, как, бывало, с Бассетом; он вновь переживал прошедшие дни своей жизни.
Старый сторож, обеспокоенный жаром, волнением и бредом мальчика, просидел у его постели всю ночь, подавая ему пить и смачивая холодной водой пылающие руки и лицо. К утру жар оставил больного, и он впал в глубокий сон.
Когда Филипп проснулся, возле него стояли сторож и священник, к которому он обратился в день приезда; они о чем-то тихо говорили. Он уловил только услышанное несколько раз слово «больница»: он серьезно болен, его надо положить в больницу, где будет настоящий уход.
«Больница»! Для него это слово означало одно: это место, куда людей отправляют умирать, попав туда, люди никогда не возвращаются домой. Он серьезно болен, но он не может умереть до возвращения отца Жозефа и Лилибеля, – нет, он не пойдет в больницу. Филипп ничего не вымолвил, лежал совершенно спокойно, пока сторож и священник не вышли из комнаты. Как только они вошли в церковь, он встал и, забрав свой узелок, поплелся на улицу.
От солнечного жара у него разболелась голова, ему сделалось дурно, он почувствовал сильную слабость, но продолжал идти вниз по Урсулинской улице, чтобы скрыться из виду, подальше уйти от архиепископского дворца и церкви Святой Марии. Он не мог больше оставаться там. Если он вернется, его отправят в больницу и он никогда не увидит отца Жозефа и Лилибеля. Лилибель, наверное, вернется с Селиной, они будут искать его возле церкви Святой Марии, а его там не будет, и они никогда не узнают, где он.
Последнее оказалось выше его сил, но он не должен поддаваться, он должен держаться на ногах; ведь если он упадет среди улицы, его поднимут и все-таки отправят в больницу, а что станется тогда с «детьми»? Их украдут, или они разбегутся. Вдруг он вспомнил о кладбище Святого Роха. Если бы туда было не так далеко добираться! Если бы он мог очутиться там – на мамочкиной могиле, его, наверное, никто не потревожил бы.
Когда он отошел достаточно далеко от церкви Святой Марии и чувствовал себя в безопасности, он уселся в тени на крыльце чужого дома, чтоб отдохнуть и сообразить, что делать дальше, но он не в состоянии был думать – голова его кружилась, все качалось перед ним, даже улицы и дома. Ему захотелось спать, и он уже было закрыл глаза, как услышал грубый окрик:
– Убирайся отсюда, эй, ты, мальчишка! Мне надо мыть лестницу и тротуар!
Взглянув вверх, Филипп увидел дородную негритянку с ведром воды и щеткой, готовую приступить к работе.
Филипп вскочил и пошел дальше по Урсулинской улице, ничего не понимая и не сознавая. Ему казалось, что он прошел многие мили, когда увидел, что очутился, незаметно для себя, у своего старого дома.
