— Э, куда дальше?
— К черту… То есть я хочу сказать, надо свернуть у баптистской церкви.
Я не знал, какую из них она подразумевала, но наверняка речь шла о какой-то церкви на углу. Церкви на Юге всюду как банки: Баптистская церковь Желтого Листа, Баптистская церковь Миссионерского Служения, Вторая Оксфордская баптистская церковь Свободной Воли (мне ни разу не случилось увидеть Первую), Баптистская церковь Святого Спасения и так далее и так далее. Фасад нужной нам церкви был украшен белым полотнищем с рекламой воскресных обедов с жареной курятиной. «Женский вечер со спагетти», «Молодые христиане: все, что можно съесть из запеченных моллюсков» — из всего этого возникает прямая связь церкви с едой. В конце концов, именно Христос первым занялся распределением хлеба. Правда, те трехслойные пироги, которые, как я видел, продавались у входа прихожанками, были положительно греховны.
Проехав два квартала от церкви, мы оказались в Вилла-Флэте, упорядоченном скоплении домов, какое можно увидеть где угодно — на Юге, на Севере и, наверное, даже в преисподней. Самое подходящее название для обитателей Вилла-Флэте — ученый на полпути. Эти жилища предназначались для людей, покинувших общежитие студенческого городка, но не имевших пока денег на более сносное жилье. Стены покрыты лимонного цвета терракотой, а окна закрыты жалюзи — голубыми, как глаза ребенка. Все это венчалось шоколадно-коричневой кровлей. Три «виллы» образовывали блок, а четыре блока окружали четырехугольник дерна, скудно поросший травой.
— Не надо ничего говорить, — сказала Мэриэн, перехватив мой взгляд. — Макс называет это место «виллами проклятых».
— Ну, не знаю. По-моему, здесь не так уж плохо.
— Нет, плохо, и именно поэтому так дешево. Я не попала вовремя в университетский список на жилье, вот и приходится теперь жить здесь.
Мы остановились возле блока, который Мэриэн мне показала. Перед домом на клумбе фуксиями была выложена цифра 5.
— Я могла бы поселиться в более живописном месте, но мне его даже не показали — это по ту сторону цветной линии.
Расизм Юга — вещь весьма примечательная. Обычно он не бывает таким безобразным и отвратительным, каким он стал на Севере. Здесь расизм под контролем, поэтому он более жизнеспособный и оттого худший. В Оксфорде, например, было очень мало черных семей среднего класса, и у них не было никакого стимула селиться здесь. Это была пропасть, пустота, а пустота не так заметна, как живое присутствие. Я поделился этими мыслями с Мэриэн, когда мы вышли из машины, и она согласно кивнула. Большая часть новичков факультета, нанятых в течение последних пяти лет, замечала это и не стеснялась в комментариях. Если это чувство сохранится, то когда-нибудь настанет день и мы изменим положение вещей. С такими людьми, как Эрик Ласкер, мы смогли бы организовать даже митинги в поддержку восстановления социальной справедливости в Зимбабве.
Посыпанная гравием дорожка была обрамлена двойным рядом карликового кустарника. Трава палисадника была подстрижена до такой степени, что никакой ветер не смог бы пошевелить ею. У двери под номером 5В Мэриэн забрала у меня ключи. Она открыла дверь и печально улыбнулась.
— Вы не против войти?
— Конечно нет. — Отказ показался бы оскорблением. Кроме того, не собирается же она наброситься на меня в холле.
Внутри дом оказался несколько лучше, чем снаружи, вероятно, потому, что здесь его обставляла сама Мэриэн. Перегородка холла была украшена потускневшим зеркалом какого-то смутно испанского стиля. Перед зеркалом стояла корзина с засушенной сиренью. Плетеный коврик соединял холл со спальней и столовой-кухней. Два строгих стула с высокими вертикальными спинками словно ожидали, когда слуга поднесет им кофе от плиты в глубине комнаты. На низком столике между стульями стояла миниатюрная складная ширма и эластичный шнур цветов французского триколора. В последнем предмете воплотилось присутствие Макса.
— Вот. — Она протянула вперед руку, и одежда снова обрела надлежащую форму. — Вы видите то, что видите.
— Я вижу.
Я, правда, не видел спальню, во всяком случае, с того места, где стоял. Единственное, что я мог различить, — это кусочек пледа, наброшенного на нечто похожее на стандартную кровать. И что? — мысленно спросил я себя. Ты здесь не инспектор. Ты здесь не для того, чтобы свидетельствовать, что-то узнавать, удовлетворять свое любопытство или составлять отчет об увиденном. Ты здесь не для того, чтобы цитировать Т. С. Элиота. Ты не найдешь здесь камеры пыток в чулане. Хотя в поиске непристойностей было что-то возбуждающее.
— Чашку чаю? — Мэриэн направилась в кухонную часть гостиной и сняла с плиты синий эмалированный чайник. — У меня есть кофе, но он растворимый.
— Лучше чай.
Когда Мэриэн склонилась над раковиной, я впервые заметил, какая она маленькая — не выше пяти футов двух дюймов. Рост не бросался в глаза, когда она стояла ко мне лицом, так как внимание отвлекалось на ее полноту.
Она поставила на плиту чайник, мы сели на стулья и принялись ждать, когда он вскипит. Думаю, мы оба надеялись, что собеседник начнет первым. Наконец она решила взять инициативу в свои руки.
— Макс иногда может быть настоящей занозой в заднице. — Это была не жалоба, а констатация факта.
— Я понимаю, что вы имеете в виду.
— В самом деле? — Ее карие глаза широко раскрылись.
— Нет — да, я хочу сказать — нет не в том смысле, как вы подумали, как мне кажется.
Слова снова загнали меня в ловушку. Полисемантическая извращенность языка. Я сделал паузу, чтобы подумать.
— Думаю, что понимаю, что именно вы чувствуете.
Но Мэриэн не позволила мне так легко отделаться.
— Хм… вы что, тоже влюблены в Макса?
— Он мой сосед, и я часто его вижу.
— И какие именно части?
— Вероятно, не те, какие видите вы.
— Я не возражаю против этих частей. — Она улыбнулась и закинула ногу на ногу, поправив юбку на бедрах. Кожа ее при комнатном освещении казалась желтоватой. — Но я говорю о том, как он обходится с людьми.
Я подумал о резком юморе Макса. Потом вспомнил швабру в баре и не смог сдержаться.
— Думаю, он любит верховодить людьми.
— Это верно, — пробормотала она, и я вдруг подумал, не ездила ли сама Мэриэн вместе с Максом на помеле или оттачивала на нем какие-нибудь трюки с веревками. Чайник засвистел, и Мэриэн встала. Она подошла к плите и обернулась ко мне через плечо:
— Молоко, сахар?
— Ничего.
— Вот и хорошо, а то, кажется, у меня их и не осталось. Стараюсь выдерживать диету. — Она поставила чашки на поднос, украшенный орнаментом из бычьих глаз.
Некоторое время мы молча прихлебывали чай. Я не знал, почему она вдруг решила пуститься со мной в откровенность, но, вероятно, Мэриэн в данном случае следовала принципу «от бури в любую гавань». Но как бы то ни было, один вопрос я все же хотел ей задать, и я его задал.
