Эд внимательно посмотрел на меня и вскинул брови.
— Вы не Мелвин Кент.
— Разве я так похож на гнома?
— Вы правы, извините. — Он обратился к миссис Пост:
— Не справитесь ли вы у профессора Кента, когда он придет? Я назначил ему к одиннадцати.
— Мне кажется, он приходил несколько минут назад.
Эд поднял глаза. Настенные часы показывали 11.03.
Словно волк в басне, в дверях появился Мелвин. Его стрижка всегда напоминала монашескую тонзуру, наверное, потому, что он был медиевистом, но для полноты образа не хватало монашеской рясы и сандалий.
— Я приходил в одиннадцать, но дверь кабинета была заперта, и я решил зайти попозже. — В этот момент он заметил меня. — А, Дон. Часть вашей почты попала в мой ящик. Уверен, что по чистой случайности. — Он извлек из кейса конверт. — Вот ваше письмо.
Конечно, виноват был Трейвис, но я промолчал и взял конверт, надеясь, что это письмо от Дороти, моей колумбийской подруги. Наверное, я мог бы позвонить ей по телефону, но наша дружба была чисто эпистолярной и лучше всего выражалась на листах бумаги. Впервые за всю историю нашей переписки мне пришлось ждать ответа несколько недель. Впрочем, и сегодня меня ждало разочарование — в конверте оказалась всего лишь листовка университетской типографии. Почему Мелвин просто не бросил конверт в мой ящик, осталось для меня загадкой. Наверное, он до мозга костей буквалист. Или, как выражается Эд, у Мелвина буквалистский геморрой. Кроме того, он невероятно груб. Когда я впервые познакомился с ним, то долго не мог понять, преднамеренная это грубость или она проистекает из полного невнимания к окружающим. Я так и не пришел к окончательному выводу, но теперь меня это и не волновало — я просто избегал встречаться с ним.
Выходя в коридор, я столкнулся с Трейвисом; он, как всегда, подслушивал, притворяясь, что читает доску объявлений, которые никто не менял вот уже целую неделю.
— Не сделаете ли мне одно одолжение? — спросил я.
— Конечно сделаю, а что?
— В следующий раз бросьте в мой почтовый ящик письмо для профессора Кента, ладно? Просто для равновесия.
Вернувшись домой, я увидел Макса, беседующего на ступеньках со Сьюзен. Он опирался на свой коричневый грузовой велосипед или велосипед опирался на него — в их отношениях было что-то слегка симбиотическое. Поначалу я подумал, что Сьюзен отчитывает его за новую подругу. Потом я решил, что они говорят о Таккере, потому что уловил фразу «не может даже ходить». Но потом я понял, что они говорят об Эрике, которого Макс и Холли навестили накануне.
— О, думаю, он был очень рад нас видеть, — произнес Макс тоном, который обычно приберегал для публичных объявлений. Говоря, он рассеянно снимал и снова натягивал эластичный шнур на раму велосипеда. — Но знаете, я думаю, что ему нравится, что он не может никуда выйти.
— Что вы хотите этим сказать?
Вопрос задала Сьюзен, но с равным успехом его сейчас мог бы задать и я.
— Не надо принимать решений, нет никаких трудностей, не надо думать, куда идти и что съесть на обед. Он в клетке, но о нем заботятся. Он в утробе, на которой висит замок.
— Я уверена, что люди, сидящие в тюрьме, так не думают.
— Нет, конечно. Эти мысли подсознательны, но почему, как вы думаете, они остаются в тюрьме? — Чтобы вскинуть руки в вопросительном жесте, Макс оторвался от велосипеда. — Дело в том, что передвижение на свободе может доставить им массу хлопот и неприятностей.
— Макс…
— Обездвиженность — это свобода.
Я больше не мог молчать.
— Вот как? Значит, по-вашему, этот футболист Вилли Таккер теперь свободен? Может быть, этот бедняга еще более свободен оттого, что не может самостоятельно даже дышать?
На лице Макса появилось то же очарованное выражение, какое я заметил сегодня в холле. Было похоже, что он хотел высказать что-то прямо и искренне, но в последний момент передумал и вильнул в сторону.
— Это… это совсем другое. Вероятно, единственное, чего Таккер действительно хотел в своей жизни, — это играть в футбол.
Сьюзен снова вмешалась:
— Нет, в этом есть нечто большее. Я думаю…
— Я понимаю, что это трагедия. «Трагедия человеческого измерения». Так было сказано вчера в «Дейли Миссисипиэн», что бы они ни подразумевали под этим. — Он покачал головой. Кажется, его больше огорчил стиль статьи, чем сама травма.
На этом наш разговор кончился, и Макс, взявшись за руль, покатил свой велосипед домой, словно непослушную собаку. Я не мог отделаться от впечатления, что Макс кормит велосипед. Интересно, если да, то чем?
Сьюзен повела меня на кухню и приготовила горячий обед — жареную ветчину с яблоками и с остатками зелени. Обычно мы обедали сандвичами, но иногда Сьюзен любит приготовить что-нибудь свое. Вероятно, это может показаться старомодным на Севере, но здесь мясо номер два с овощами идет на ура. Основное блюдо обычно тушеная говядина, свиная отбивная или куриная ножка. Так называемые овощи варьируют от пареной тыквы и полевого горошка до макарон с сыром и персиков с ромом. Я послушен и ем все. Единственное, чего я не могу взять в рот, — это бамия и томаты, известные в народе под названием «крушение поезда». Бамию я могу есть только в жареном виде, да, собственно, в таком виде она и появляется в большинстве меню с мясом номер два. Южане жарят все: рыбу, курицу и пироги. На площади Бетти предлагает даже жареный маринованный укроп, фирменное блюдо дельты, — пахнет оно именно так, как вы ожидаете.
Будучи холостяком, я покупал дешевое мясо номер два с овощами в «Джитни-Джангл», главным образом, для того, чтобы пребывать в иллюзии, что для меня кто-то готовит. Блюдо было сытное, но это единственное, что у него общего с готовкой Сьюзен. Она умеет поджарить ветчину так, что соль чувствуется ровно настолько, насколько надо, яблоки имеют консистенцию карамели, хлеб горяч и в меру пропитан сливочным маслом. В тот день у меня не было особого аппетита — я слишком живо представил себе, как Эрик ест какое-то пойло, а Вилли вообще не может есть ничего, — но сцены этой мерзости почему-то вдруг возбудили во мне волчий голод: я съел все и дважды отполировал сковороду хлебом. После еды мне пришлось распустить ремень.
Когда мы допивали в гостиной кофе, то увидели, что Макс поехал куда-то в зимнем свитере и облегающих джинсах. В последнее время он из-за плотного рабочего графика несколько сместил время своих обычных поездок. Вечно активен. Интересно, как бы он пережил вынужденную обездвиженность. Он, нажимая на педали, ехал по дорожке, когда едва ли не под его велосипед выкатилась соседская девочка на своем трехколесном велосипедике. В дверном проеме показалась голова ее матери.
— Осторожнее, Шейла!
Такова южная манера выражаться. На самом деле женщина обращалась к Максу.
Но Макс не стал сворачивать. Он прибавил скорости и проскочил мимо в каком-нибудь дюйме от Шейлы. На краю дорожки он вылетел на тротуар, пролетел между двумя машинами и выехал на дорогу, едва не попав под колеса мини-вэна. Я прикусил губу. Сьюзен вслух высказала то, о чем я лишь подумал.
