— Мне не трудно, — сказал Артем. — Сейчас спою.
«Счас точно спою», — обязательно выдал бы Артем голосом Волка-Джигарханяна в другое время, в другом месте. А тут шутка не сыграет — женщина знатного самурайского дома советских мультиков не видела. Бедняжка.
«Фольклорную какую-нибудь бы надо», — подумал гимнаст. Но фольклорные, как назло, на ум не шли. А с другой стороны, при чем тут зло! Разве знает он хоть одну русскую народную до конца? Из «Стеньки Разина», где «из-за острова на стрежень», он знает от силы два куплета. Шлягер «Ой мороз, мороз» помнит до слов «замерзал ямщик». Или это вообще разные песни? Хорошая, конечно, песня «Во кузнице молодые кузнецы, они куют-приговаривают, они куют-приговаривают». Заводная, удалая-раздольная, русский дух передает. Только, что там «во кузнице» происходит дальше, Артем, хоть убей, не помнил. Не повторять же как заведенному двадцать раз «куют-приговаривают». Надоест слушать даже на незнакомом языке. Эх, а кузнечная песня-то была бы в самый раз!
— Ты не хочешь петь? — огорчилась Ацухимэ.
— Я выбираю песню, — признался Артем.
— Разве любимую песню надо выбирать?
А на ум лезло или что-то революционное, или оголтелая попса. Можно, конечно, прогорланить «Вихри враждебные». Но там весь смак в словах, а мелодия вряд ли найдет отклик в девичьем сердце. Ведь хотелось так спеть, чтобы девушке понравилось. Чтобы понравиться девушке...
И, окончательно запутавшись с выбором, Артем запел, что первое пришло на ум и что он знал до конца. Первыми пришли «битлы» с хитом всех времен и народов «Естедей».
Он пел на отвратительного произношения английском, пару раз сфальшивил, пару раз вместо английских слов поставил что-то похожее по звучанию, но честно допел до конца. Знал бы Пол Маккартни, что его мелодия будет звучать в японском лесу 1235 года...
— Какой красивый у вас язык, — сказала Ацухимэ. — А про что эта песня?
— Про любовь, — сказал Артем. — Один юноша страдает от неразделенной любви. А любит он самурайскую дочь. Она же никого не любит. Видимо, время еще не пришло. Но что делать юноше? Он не знает. И поет об этом.
— Песня грустная. Не понимаю, зачем так страдать от какой-то любви, — сказала Ацухимэ. — Теперь я спою тебе песню о сорока семи ронинах. Сорок семь ронинов долгие годы искали самурая Тёндзё, сперва оскорбившего их хозяина, а затем убившего его. Наконец они выследили его и убили. Исполнив свой долг перед господином, сорок семь ронинов покончили с собой.
Она запела. Мелодия была тихая, спокойная, завораживающая. И голос у Ацухимэ был приятный... во всяком случае, Артему был приятен.
Артем слушал, опустив подбородок на кулак, и думал всякие мысли...
— Хорошо поешь, даже прерывать не хочется.
Это сказал не Артем, это сказал кто-то другой. В одно мгновение гимнаст оказался на ногах. Ацухимэ отстала от него лишь на какой-то миг.
И все равно опоздали! Из леса уже выбежали люди и сейчас деловито брали их в кольцо. Но хуже всего, что до мешка с завернутым в соломенный мат мечом было уже не добраться. Короб и мешок они неразумно оставили в пяти шагах от пенька. И над их пожитками сейчас сидел на корточках и поигрывал коротким мечом-вакидзаси какой-то тип в рваном кимоно.
Да и у других незваных руки были далеко не пусты. У двоих увесистые дубинки, обитые на концах медью. У одного крестьянский цеп. У четверых, включая того, кто сидел над их вещами, кинжалы и короткие мечи. А один так и вовсе заявился при полном боекомплекте — с катаной и вакидзаси за поясом. Всего этих незваных граждан Артем насчитал восемь штук.
Может, все же рискнуть и броситься к сумке? Придется поуворачиваться от дубинок и кинжалов, а кое-кого из этих друзей придется сбить с ног, но все же есть шанс добраться до вещей, схватить сумку, выдернуть из нее соломенный мат, размотать и бросить меч Ацухимэ. А уж она сумеет им распорядиться как надо. Да и он сам, чем сможет, подсобит... Или же — ну если будет никак не доставить оружие девушке — можно и самому немножко поработать клинком. Что-то же он сумеет изобразить катаной, особенно против цепа и дубинок.
Но, может быть, не все так уж фатально плохо?
Артем оглянулся на Ацухимэ, ожидая подсказки. Ацухимэ встретила его взгляд и тут же опустила глаза. Артем расценил это как: «Не торопись, пока ничего не делай!» Кроме того, сестра Хидейоши как-то вдруг сгорбилась, поникла. Вся ее фигура выражала полную покорность судьбе. Таковой сестра самурая на самом деле быть не может, значит, хитрит...
— Такого я еще не видел! Дочь Ямато и гайдзин воркуют, как голубки! Так-так! — Вперед выдвинулся самый боеукомлектованный тип. Держа ладонь на рукояти длинного меча, он подошел к застигнутым врасплох паломникам (вряд ли он принимает их за кого-то другого). Он остановился рядом с Ацухимэ, наклонив голову, принялся нагло ее рассматривать.
А вообще, странная компания заявилась по их душу. Семеро крестьян и с ними ронин. Ронин — как раз этот с двумя мечами и есть. Он у них, ясное дело, за главного. (Насчет ронина Артем догадался, вспомнив слова Ацухимэ во время их дорожных бесед: «Есть у нас такая поговорка: длинноволосый, как безродный ронин».) Этот ронин был не только длинноволос, но и вид имел весьма обтрепанный, однако его присутствие, несомненно, придавало остальным храбрости. Как-никак, а с ними самурай! Остальные-то — трусоватые по своей природе крестьяне, это видно и по их одежде, и по тому, чем они вооружены, и по их взглядам, в которых угадывались затаенный страх и неуверенность.
— Так-так! — Ронин, скалясь, подошел вплотную к Ацухимэ, сжал пальцами и вздернул ей подбородок.
Артем рефлекторно, даже не успев ни о чем подумать, дернулся в его сторону, готовый при необходимости свернуть гаду шею, но Ацухимэ метнула на Артема умоляющий взгляд и скорчила гримасу, какую невольно корчит человек, когда ему всаживают укол. И тут же вновь опустила очи долу. Артем не узнавал свою спутницу — кроткая, насмерть перепуганная овца. И дрожь мелкая бьет.
От ронина же не укрылся порыв Артема.
— Ты, гайдзин, глуп, как все варвары! — сказал он, продолжая скалиться. — Я бы тебе уже пять раз снес голову, пока б ты до меня дотянулся. Просто ты в своих варварских землях никогда не видел, что делают с мечом настоящие самураи. На сей раз я тебя пощадил. Знаешь, почему я тебя пощадил? Ах да, чего ж я с тобой разговариваю, ты же по-человечески не понимаешь! Ты же болтаешь только на собачьем варварском наречии?
— Я догадываюсь, почему ты меня пощадил, — сказал Артем.
— Ого! — изумился ронин столь сильно, будто человеческим языком заговорило дерево. — Не простой ты варвар, как я погляжу! Наверное, давно ты здесь отираешься. А раз давно отираешься, значит, дел успел наворотить. Недаром...
Разбойник осекся. Задумчиво потер указательным пальцем кончик носа.
— Коку риса, — сказал Артем. — Вот почему ты меня пощадил.
— Ты еще и догадливый, варвар! — вновь оскалился ронин, но на сей раз уже совсем недобро. — Надо бы с тобой как следует побеседовать...
