В старинных книгах чего только не брехали на самоедцев. Не интересовались? Прежде ндравилось мне, я и на память затвердил. Писалось: «летние месяцы живут в море, а на сухо не живут того для: того же месяца понеже тело от них, вообще напежить, трескается и они тот месяц в воде лежат, а на берег не могут вылезти». Слыхали такое, а? Да ни один самоедец и плавать-то не умеет, купаться их палками не загонишь. Моется самоедец один-единственный раз в жизни: когда на свет родится, мать его водицей али снегом ополоснет – вот тебе и все, вообще напежить, купанье. Мыло в интегральной лавочке берут, покупают мыло, и очень даже любят. А зачем, думаете? Глаза лечить! Глаза у них у всех больные: дым в чумах и грязища. Так они глаза мылом трут: щиплет, вообще напежить, он и доволен, самоедец-то. Малые дети, а чтоб сказать – несознательные, этого нет. Вполне к развитию способный народ, все работники про это вам подтвердят.
Я спросил у Кочетова о госторговском работнике с ржаными волосами.
– Дельный человек, ничего не скажешь, и честный, о копеечку не споткнется. 06-думчивый, вообще напежить, человек: все про жизнь думает, как здесь ее лучше устроить. Партейный.
Глава десятая
– Злись, ветер, дуй, пока не лопнут щеки.
Шекспир, «Король Лир»
И хаос опять выползает на свет,
Как во времена ископаемых.
В. Пастернак
Простая серая ворона. – Тропочкой подле гору. Тальниковые куры. – Ягоды. – Водяной сармик. – Жалкая старушка цепляется за ноги. – Священный ханновей. – Индусская сказка про жабу и тысяченожку. – Гроб с колокольчиком. – Тревога. – Север. – Сила не берет. – Священная лиственница.
Первый раз в жизни очутился я в таком месте, где нет ни воробья, ни галки. О кукушке здесь и слыхом не слыхивали.
«Одна ласточка не делает весны», – говорит старинная поговорка.
Тут ласточек совсем нет. Нет даже грача. Того самого грача, что у нас в Ленинграде прилетает первый и делает весну. Тут первая из перелетных прилетает ворона, обыкновенная серая ворона.
Зимой самоеды живут на месте. Зима – тяжелое время. Им только бы дотянуть до весны.
И вот прилетает ворона. Этот день – большой день, единственный в году праздник.
Уорнга-яле, ворона-яле – вороний день.
День самоедского Нового года.
С этого дня самоеды начинают кочевку, чум за чумом уходит на север.
Следующий Новый год – Покроуяяле – 14 октября. С этого дня последние чумы снимаются с севера Ямала и уходят к югу на зимовку.
– А что у вас тут петухи не поют? – спросил я хозяйку за утренним чаем.
– А нет их. Пытали курочек держать, да всех собаки порвали.
– И голубей нет?
– Летось прилетели, жили, да зимой всех холодом побило.
– А где у вас тут поблизости птицы побольше, мелкой и всякой?
Хозяйка кинула рукой вдоль берега.
– Тропочкой, все тропкой подле гору пойдете, пока не ляжет вам поперек Хэнская речка. Как будет вам Хэнская речка, тут сор большой начнется. На том сору всегда утка, а в гору пойдете – по левую руку все гора будет, – там озера и на озерах разная птица.
* * *
Разная птица началась куда раньше Хэнской речки – сразу за чумами. В кустах то и дело перепархивали, мелькали красными головками чечетки, потрескивали дрозды. На открытых дюнах перебегал рюм – рогатый полярный жаворонок. Сиденице «дважды кладущий яйца» – называют его самоеды; в короткое полярное лето эта расторопная птичка два раза успевает вывести птенцов. И по всему берегу провожала нас садобе – пыесаркаптам – «чёрту нос затыкающая» – белая трясогузка, а впереди бежал и кланялся, кланялся хоэд-сармик – «святой зверь» – зуек. Зверь ли, птица ли – у самоедов все одно слово – сармик. Просто сармик значит зверь. Просто зверем, как и у нас во многих местах в народе, у них зовется волк.
Чуть заметная в песке тропка отошла от воды, зарылась в кустарник, и тут вдруг у самых наших ног – ко-ко-ко! ко-ко-ко! – и как ветром взметнуло бумажки – взлетели крупные белые птицы.
С детства привычным движением, движением бессознательным и более быстрым, чем мысль, я сорвал с плеча ружье и раз за разом выстрелил в улетающую стаю.
– Оглаушил, черт, на оба уха! – выругался Валентин. – Стебает, сам не знает куда…
Но такая быстрая стрельба, без прицела, как камнем швыряешь, редко бывает неудачной у привычного к дробовику человека. За кустами мы нашли одну убитую птицу, немножко подальше – другую.
Это были тальниковые куры – неро-хонде – тундряные белые куропатки.
Скоро мы дошли до маленькой Хэнской речки.
Я вышел по речке к обширному сору. Здесь на песок медленно и полого выкатывались длинные волны. Птиц нигде не было видно.
Неподалеку на берегу лицом к воде стоял самоедин и от времени до времени принимался кричать дико и пронзительно. Наверно, он и распугал всю утку. Слов я не понимал, но явно было, что он кого-то звал.
А в руках он держал длинное ружье.
Напрасно я всматривался в широкий водяной простор: он был пуст. Нигде ни лодочки, ни даже утки или халея.
Самоедин опять закричал. Теперь похоже было, что он обкладывает кого-то нехорошими словами, русскими словами.
«Кого это он? – недоумевал я. – Воду, что ли? Или ветер?»
Я тихонько приблизился к нему.
Вдруг далеко на воде мелькнуло что-то темное, круглое: мне показалось – мокрая человеческая голова. Но она скрылась так быстро, что я не поручился бы за свои глаза: может, и привиделось.
Самоедин опять закричал, еще громче прежнего, и поднял ружье.
Я подошел к нему вплотную.
Ок обернулся, и приветливая улыбка замаслилась на его темном лице.
– Кого это ты?
– Сало нада, ремень нада.
Я ничего не понимал: из утопленника, что ли, решил он добыть себе сало и ремень?
Тут опять мокрая черная голова высунулась из воды, еще дальше от берега, и самоедин закричал.
На этот раз я успел разглядеть, что это была за голова, и расхохотался.
– Такой охота, – весело объяснил самоедин. – Человек на берегу кричать, – водяной сармик не терпит. Приходит близко глядеть. Тогда стрелять.
– Морской заяц?
– Морской заяц большой. Этот маленький. Нерпа, нерпа.
Он еще покричал несколько раз. Но зверь не показывался больше.
Потом я узнал, что это здесь обычный способ охоты на тюленей.
Нерпа до смешного любопытна. Она не может удержаться, чтобы не подплыть, не посмотреть, кто это стоит на берегу и кричит. Тут ее и бьют.
