– Одиннадцать!
– Пересчитайте еще раз, – предложил я.
Он пересчитал снова и спокойно отложил со словами:
– Я ошибся.
Но это его не остановило. Взяв следующую полудесть, он проделал ту же операцию – тщетно. Нетерпеливо засопев, сыщик бросил ее на стол и посмотрел в мою сторону.
– Эй, что у вас там? – воскликнул он.
– В этой упаковке всего одиннадцать листов, – сказал я, вкладывая ее мистеру Грайсу в руки.
Мгновенно охватившее его возбуждение передалось и мне. Хоть я и был удручен, не поддаться его пылу было невозможно.
– Превосходно! – воскликнул он. – Смотрите, светлая линия внутри, темная снаружи, и расположение обеих в точности соответствуют тем, что на листе Ханны. Что теперь скажете, а? Нужны еще доказательства?
– Тут и самый суровый скептик не нашел бы, что возразить, – ответил я.
С неким подобием сочувствия ко мне он отвернулся.
– Несмотря на всю серьезность этого открытия, я должен поздравить себя. Это такая удача. Такая удача. Теперь все встало на свои места. Признаюсь, я сам ошарашен тем, как все завершилось. Но какая женщина! – вдруг воскликнул он восхищенным тоном. – Какой интеллект! Какая проницательность! Какие способности! Мне даже немного жаль завлекать в ловушку женщину, которая так ловко все устроила: взяла лист бумаги с самого низа, обрезала его и, вспомнив, что Ханна не сильна в письме, кое-как нацарапала, что хотела сообщить, грубыми, кривыми буквами. Изумительно! Или было бы изумительно, если бы не я, а кто-то другой занимался этим делом.
И, сияя от воодушевления, он принялся рассматривать люстру так, словно она была воплощением его мудрости.
В отчаянии я промолчал.
– Могла ли она справиться лучше? – через какое-то время продолжил мистер Грайс. – Находясь под наблюдением, ограниченная в передвижении, могла ли она справиться лучше? Не думаю. То, что Ханна успела научиться писать после того, как покинула хозяек, оказалось фатальным для нее стечением обстоятельств. Нет, она не могла этого предвидеть.
– Мистер Грайс, – заговорил я, больше не в силах этого выносить, – вы сегодня утром разговаривали с Мэри Ливенворт?
– Нет, – ответил он. – У меня не было такой цели. Я сомневаюсь, что она узнала о том, что я побывал в ее доме. Недовольная служанка – весьма ценный помощник для сыщика. С Молли на моей стороне мне не пришлось встречаться с хозяйкой.
– Мистер Грайс, – спросил я после очередной минуты его самолюбования и моих отчаянных попыток сдержать чувства, – что вы теперь намерены делать? Этот клубок вы раскрутили до конца и узнали все, что хотели. Теперь пора действовать.
– Хм, посмотрим, – ответил он, после чего сходил к своему письменному столу и вернулся с жестяной коробкой, которую мы не смогли осмотреть в Р**. – Сперва давайте изучим эти документы и узнаем, нет ли здесь чего-нибудь полезного для нас.
И, взяв из коробки десяток листов (это были вырванные из дневника Элеоноры страницы), начал их просматривать.
Пока он занимался этим, я заглянул в коробку. Там оказалось именно то, о чем говорила миссис Белден: свидетельство о браке Мэри и мистера Клеверинга и с полдесятка писем. Когда я просматривал последние, короткое восклицание мистера Грайса заставило меня поднять взгляд.
– Что там? – спросил я.
Он сунул мне в руки страницы дневника Элеоноры.
– Читайте. Бóльшая часть – это повторение того, что вы уже слышали от миссис Белден, хоть и описано с другой точки зрения. Но один абзац, если не ошибаюсь, открывает путь к совершенно новому истолкованию этого убийства. Начинайте сначала, скучным это вам не покажется.
Скучным! Чувства и мысли Элеоноры – и скучными!
Совладав с возбуждением, я разложил перед собой листы по порядку и приступил к чтению.
Р**, 6 июля
– Это на третий день после того, как они туда приехали, – пояснил мистер Грайс.
Сегодня на piazza нас познакомили с джентльменом, которого я не могу не упомянуть, во-первых, потому, что такого идеального образчика мужской красоты я еще не встречала, и во-вторых, потому, что Мэри, обычно такая многоречивая, когда дело касается джентльменов, промолчала, когда в нашей комнате, вдали от всех, я спросила, какое впечатление произвели на нее его внешность и речь. Возможно, это как-то объясняется тем, что он англичанин. Дядина нелюбовь ко всем представителям этого народа ей известна так же хорошо, как мне. Но почему-то мне кажется, что дело не в этом. Ее знакомство с Чарли Сомервиллем заставило меня насторожиться. Что, если история прошлого лета повторится здесь, с англичанином? Но я не позволю себе просто сидеть и наблюдать за этим. Дядя вернется через несколько дней, и тогда любое общение с представителем народности, с которой нам невозможно соединиться, должно будет прекратиться. Сомневаюсь, что я стала бы думать обо всем этом, если бы мистер Клеверинг, когда его знакомили с Мэри, не проявил такого очевидного и объяснимого восхищения.
8 июля
Старая история повторяется. Мэри не только приняла внимание мистера Клеверинга, но и приветствует его. Сегодня она два часа сидела за пианино и пела ему свои любимые песни, а после… Но я не буду записывать подробности всего, чему стала свидетелем, меня это недостойно. И все же могу ли я закрывать глаза, когда на кон поставлено счастье столь многих близких мне людей?!
11 июля
Если мистер Клеверинг и не влюблен в Мэри, то очень близок к этому. Он очень красивый мужчина и слишком гордый, чтобы с ним можно было играть столь безрассудно.
13 июля
Красота Мэри расцветает, как роза. Сегодня в алом и серебристом она была неотразима. А такой милой улыбки я не видела никогда прежде! И, думаю, мистер Клеверинг с этим с готовностью согласится – он сегодня от нее глаз не отводил. Но понять, что творится в ее сердце, не так-то просто. О да, наблюдая за нею, можно сказать, что она неравнодушна к его привлекательной внешности, пылким чувствам и страстной привязанности. Но разве она не обманула нас всех, заставив думать, будто влюблена в Чарли Сомервилля? Боюсь, что в ее случае стыдливый румянец и улыбка немного стоят. Не правильнее ли в таких обстоятельствах говорить «надеюсь»?
17 июля
Боже мой! Сегодня вечером Мэри вбежала в комнату и поразила меня, бросившись на колени и уткнувшись лицом в мой подол. «О Элеонора, Элеонора!» – прошептала она, дрожа, как мне показалось, от счастья. Но когда я попыталась поднять ее голову, она выскользнула из моих рук, напустила на себя обычный вид спокойной гордости и, подняв руку, как будто призывая к молчанию, с надменным видом вышла из комнаты. Объяснить это можно только одним: мистер Клеверинг признался в своих чувствах, и теперь ее наполнила безрассудная радость, которая заставляет забыть о существовании преград, до сих пор казавшихся непреодолимыми. Когда же приедет дядя?
