Именно это делала Мари-Женевьева, терпеливо ожидая святого причастия. За спиной она слышала на каменном полу шаги прихожан, уже причастившихся и направляющихся на свои места, стук их четок, тихий шепот молитв, наполнявших церковь знакомыми звуками веры, которой она так сильно желала.
– Mon Dieu, non, non, mon Dieu!
[23]
– женский крик, резкий и отчаянный, с болью вырвавшийся из груди, такой необычный в церкви во время службы.
Мари-Женевьева обернулась, чтобы увидеть, что случилось, обратившись спиной к священнику, когда он подошел к ней.
В проходе стояла мать Жиля рядом с Жан-Луи Л’Этуалем, обнимавшим свою жену. Мари-Женевьева заметила ужас на его лице, выразивший все, что было в голосе жены. Отец Жиля словно превратился в одну из каменных статуй, что стояли в боковых приделах.
Рядом с ними она увидела мужчину в грязных лохмотьях. Было видно, что он не спал и не мылся долгие дни. Неужели это он принес плохую новость? Издалека? Как далеко? Недели морем? Из Египта?
Мари-Женевьева хотела побежать к ним, но мать удержала ее.
– Нет, ты должна подождать, пока они подойдут.
Но Мари-Женевьеву не волновали условности. Она вырвалась от матери и подбежала к родителям Жиля, как раз когда к ним присоединились его братья.
Священник остановил службу.
В церкви повисла тишина.
Все смотрели.
Жан-Луи Л’Этуаль передал жену старшему сыну, словно тряпичную куклу, и направился к Мари-Женевьеве. Он взял ее за руки, но она отпрянула, потому что они показались ей ледяными. Хватило одного его прикосновения, чтобы она поняла, как не хочется ей услышать то, что он собирался сказать. Может быть, если она этого не услышит, то все превратится в ложь. Возможно, если не слышать, то можно будет по-прежнему ждать Жиля домой, оставаться помолвленной невестой, жить памятью о том, какой он был, какой у него был запах и каким нежным он был с ней и что они были пара французских перчаток.
– Наш Жиль… – начал Жан-Луи дрогнувшим голосом…
Она почувствовала, как земля уходит из-под ног.
Глава 20
Париж, Франция. Среда, 25 мая, 10.00
– Умер? – повторила Валентина, недоверчиво уставившись на Уильяма. Он сказал еще что-то, но она больше ничего не услышала. – Франсуа не может умереть. – Как часто случалось, она вдруг перешла с французского на китайский диалект, как говорила с ней ее мать в детстве.
– Но это так, – произнес Уильям. Несмотря на то что утро было теплым, его бил озноб. Он обхватил себя руками, чтобы согреться. – Мой источник переслал мне по электронной почте копию полицейского рапорта и свидетельство о смерти.
– Это ошибка. Должно быть, это чьи-то документы.
– Валентина, там фотография. Фото Франсуа, в морге…
Она заглушила его слова криком:
– Заткнись! Просто заткнись! Это неправда!
Уильям обнял ее, положил ей на плечо голову, и Валентина почувствовала, как промокла от слез ее футболка.
Рыдая, она оттолкнула Уильяма и бросилась в ванную, склонилась над раковиной. Ее стошнило.
Когда позывы закончились, она сползла на пол и растянулась на холодном кафеле.
Это невозможно, это какая-то ошибка.
Когда Франсуа не вернулся, Уильям зашел к ней. Она поделилась с ним тревогой. В деле случалось всякое, но Франсуа никогда не сдавался. Возможно, он охотился за парфюмером по всему Парижу. В два часа утра Уильям позвонил снова, а потом еще вечером. Всякий раз она просила его успокоиться, подождать.
Вторник стал самым долгим днем в ее жизни. Когда бы ни объявлялся Уильям, она держалась стойко.
– Ты знаешь правила, – сказала она ему, повторяя то, чему учил Франсуа. – Без доказательств никаких предположений.
Уильям без стука вошел в ванную, помог ей встать, намочил полотенце холодной водой и осторожно вытер ее лицо. Выдавив немного зубной пасты, он протянул ей зубную щетку.
– Это тебе поможет, – сказал он и ушел.
Когда Валентина вышла из ванной, Уильям сидел в столовой, уставившись на пустую вазу. Валентина села напротив. Пододвинув пепельницу и сигареты поближе к себе, она вытряхнула одну из пачки, прикурила и глубоко затянулась.
– Говоришь, астма? – спросила она.
Он кивнул.
– Если бы у Франсуа была астма, я бы знала. Он бы мне сказал. – Она взглянула на огонек, тлеющий между пальцами. – Я курила в его присутствии.
– Приготовлю чай, – Уильям встал.
– Чай? – Собственный смех показался ей истеричным. Франсуа тоже всегда готовил чай. Вечно с чашкой в руке, особенно в неприятных ситуациях. Чай считается средством от неприятностей во многих культурах. Будто горячий напиток способен излечивать. Кто придумал эту чушь, индусы, китайцы, британцы? Заваренные сушеные листья ничего не могут решить.
Уильям на кухне приступил к ритуалу. Каждый звук: текущая вода, скрип открываемых ящиков, звон фарфоровых чашек на столе – все действовало на нервы. Ей надо было заставить себя успокоиться, заняться медитацией, которой научил ее Франсуа, когда впервые привел в свой дом.
– Почему он разрешал мне курить в его присутствии? – выкрикнула она. – Почему он не сказал, что у него астма?
– Он не хотел, чтобы кто-то знал.
– Даже я? Не верю.
Уильям вышел из кухни с подносом, качая головой. На его лице ей померещилась довольная улыбка. Уильям всегда немного завидовал ее отношениям с его любовником. Она даже подозревала, что он присоединился к триаде только для того, чтобы не выпускать Франсуа из виду. Уильям никогда не был особенно заинтересован делами, братством или тысячелетними традициями. Она и Франсуа были настоящими солдатами, товарищами по оружию. А теперь у нее остался не тот из двоих, кто был ей нужен.
– Он хотел оставаться невидимым, – сказал Уильям.
– Он и был невидимый, – прошептала она.
– Пойдешь в больницу со мной сегодня? – тихо спросил он.
– Куда?
– В больницу. Нельзя, чтобы его тело оставалось незаявленным. Надо почтить память.
Она посмотрела на него, как на сумасшедшего.
– Как можем мы заявить права на его тело? Как мы представимся? – Она заметила, что начала кричать, и подняла руку, извиняясь.
– Ты давала клятву, – сказал Уильям.
С девятнадцатого века все члены давали тридцать шесть клятв. Она выучила их наизусть и помнила до сих пор.
Клянусь помогать своим верным братьям в погребении их родителей и братьев, предложив финансовую и физическую помощь. Да погибну я от удара пяти молний, если нарушу эту клятву.
