Пока Гриффин продолжал рассказывать, Жас, несмотря на убеждение, что эти духи чистая фантазия и что в его доводах нет никакой логики, заметила, что снова задумалась. Что это за тонкий запах, который она всегда чувствует в мастерской? Этот неопределенный аромат, который не могли ощутить ни брат, ни отец, а она могла? И связано ли это с ее приступами?
Глава 24
Нью-Йорк. Среда, 25 мая, 10.30
Малахай поднялся по широкой лестнице в Нью-йоркскую публичную библиотеку. Утро было необычайно теплое. Несмотря на то что от такси до лестницы было недалеко, войдя в здание, он обрадовался прохладной тени оазиса.
Здание ему тоже было радо.
За долгие годы, приходя сюда изучать трактаты по теории прошлых жизней, он привык к величественным пространствам библиотеки и ее потайных уголков. Это было обитаемое место, охотно принимающее и ободряющее тех, кто восхищался им. Романтическое представление, Махалай это знал и наслаждался.
Пройдя через вестибюль, Малахай на мгновение остановился перед лестницей, чтобы подготовиться к испытанию. Случай двухлетней давности на концерте в Вене привел к тому, что у него возникала постоянная боль в бедре, которая усиливалась при ходьбе по ступеням.
Он посмотрел вверх. Высокий потолок успокоил его, возвысил душу, заставил сделать вдох, наполнил уважением. Библиотека была храмом духа созидания и стремления к знанию.
Рис Уинстон сидел за длинным столом в основном читальном зале, а перед ним были разложены полдюжины книг. Он не обернулся, когда Малахай прошел мимо. Не догадался он о присутствии своего босса, даже когда спустя восемь минут Малахай сел за стол напротив.
Малахай развернул перед собой заказанные в архиве «Письма» Д.Г. Лоуренса. Перелистывая книгу, он искал определенную страницу. Найдя ее, он вынул из кармана маленький блокнот в кожаной обложке и сделал несколько заметок.
Следующие тридцать минут мужчины сидели за одним исцарапанным деревянным столом в свете одной зеленой лампы. Любому наблюдателю могло показаться, что они друг друга не замечают. В одиннадцать Малахай вернул книгу и ушел.
Он дошел до угла Пятой авеню и Сороковой улицы, когда загорелся красный светофор.
– Кажется, вы забыли это в библиотеке.
Малахай обернулся.
Уинстон, запыхавшись, передал Малахаю кожаный блокнот.
– Да, действительно. Благодарю вас.
Уинстон покачал головой:
– Все нормально.
Если бы Уинстон за ним не побежал, Малахай понял бы, что бывший агент заметил слежку.
Загорелся зеленый светофор. Мужчины перешли дорогу вместе. На другой стороне, направляясь к Эдисон-авеню, они разговорились.
– Что в самом деле случилось во Франции? – спросил Малахай. – Вы заверили меня, что кругом нужные люди, что все должно быть хорошо, что мы ни за что не потеряем из виду нашу цель.
– Эти люди что надо.
– Но Робби Л’Этуаль исчез?
– Да. Кажется невозможным, но именно это сообщил мне мой источник.
– Он узнал это от полиции?
– Да. Л’Этуаль пропал. И он главный подозреваемый в убийстве.
– А жертву пока не опознали?
Уинстон кивнул.
– Как насчет его сестры?
– Под наблюдением.
– Чьим наблюдением?
– Самого лучшего из тех, кто у нас есть.
Малахай взглянул на Уинстона.
– Предотвратить это было совершенно невозможно, – поспешил оправдаться Уинстон, несмотря на молчание Малахая. – Невозможно было предвидеть то, что случилось.
– Вам и вашим людям платят, чтобы вы предвидели все.
– Да, но иногда это невозможно.
Несмотря на плохое настроение, Малахай знал, что бывший агент прав. Существовало то, что предвидеть невозможно, подобно тому, как вдруг почувствовать аромат мира вокруг тебя лишь на пятьдесят восьмом году жизни.
– Нельзя, чтобы это ускользнуло от меня. – Малахай говорил о керамическом сосуде. Ему представилась женщина.
– Я понимаю.
– Потребуется поездка в Париж, – сказал Малахай.
– Могу отправиться сегодня вечером.
– Не вы. Поеду я. – Ему не нравилось оставлять свою практику внезапно. Дети, которым он помогал, были священны. Но если керамические осколки являются инструментом памяти и если они пропали, то надо было действовать. Он мог передать своих больных другому терапевту на несколько дней. Поездку во Францию он не мог доверить никому.
– Вылетаю завтра, можете уволить всех, кто на вас тут работает. Найдите мне кого-нибудь, кто не знает слова «невозможно» ни по-французски, ни по-английски.
Глава 25
Франция, Париж. Среда, 25 мая, 15.45
Когда Жас и Гриффин вернулись в мастерскую, чтобы он мог показать ей фотографии и прочитать свой перевод легенды на черепках, их уже поджидал инспектор Марше.
– Мне звонили из полиции в долине Луары, – сразу сообщил он.
– Да? – откликнулась Жас. Она не понимала, насколько резко прозвучало единственное слово, пока не почувствовала, как Гриффин взял ее за руку.
– На берегу реки были найдены бумажник и ботинки вашего брата, – произнес инспектор ровным, спокойным голосом, словно говорил о погоде.
Жас стояла, но вдруг ей захотелось присесть, и она упала на ближайший стул возле парфюмерного органа.
– Что именно это означает?
– Ничего определенного. Возможно, кто-то украл у него эти предметы и выбросил в реку.
– Украл его ботинки? – пытаясь усмирить нахлынувшую панику, Жас сделала глубокий вдох. Потом другой. И несмотря на то, что они обсуждали исчезновение ее единственного брата, Жас осознала, что снова вдыхает этот таинственный запах, от которого у нее были видения утром, снова чувствует слабое головокружение. – Зачем кому-то воровать его ботинки?
– Мы пока не знаем, что случилось. Поэтому мы тщательно обследуем район, – пояснил инспектор.
Жас смотрела на маленькие стеклянные бутылочки, мерцающие в свете полуденного солнца. Нигде никакой пыли, Робби содержал все в полной чистоте.
– Его бумажник и ботинки? Вы уверены, что они его?
– Простите, но я совершенно уверен.
Этикетки на одних бутылочках были подписаны ее дедом, на других – отцом. Возможно, Робби тоже подписал какие-нибудь флаконы. Он работал здесь последние три месяца. Определенно, он привез некоторые синтетические ароматы. Но она так и не нашла ни одной надписи рукой ее брата. Не было никаких свидетельств его пребывания там, где он был в последний раз.
– Вы хотите сказать, что думаете, будто он утонул? – Она сделала еще один глубокий вдох. Снова стало душно. – Он не может утонуть. Мой брат плавает очень хорошо.
