– Хорошо бы потанцевать, – застенчиво произнесла Лан. От нее пахло пивом. – С тобой, – сказала она еще тише. – Никогда ни с кем не танцевала раньше.
Потанцевать ему хотелось, но она была почти пьяна. А вдруг она прижмется к нему слишком сильно и почувствует телефон? А если он поскользнется или наклонится и телефон выпадет из кармана? Но что придумать, чтобы отказаться танцевать с ней? Что, если она запротивится и устроит сцену? Трезвая, она тихая, рассудительная девушка, а захмелевшая?
Что бы он ни выбрал, все равно будет плохо. Поэтому он сделает то, что делал всегда, пойдет по пути наименьшего сопротивления, постарается не привлекать внимания.
Направляясь за Лан на танцплощадку, Се чувствовал на себе взгляд Ру Шана. Ему показалось? Или Шан всегда на него смотрит? Он был одним из лучших каллиграфов, настоящее дарование, работы которого отметили, когда ему было всего двенадцать лет. Се восхищался его работами задолго до поездки и сказал ему об этом, когда их поселили в один номер. Шан кивнул, принял комплимент, но не отреагировал на него. Кали всегда просила Се описывать вещи более детально, чем ему хотелось. Се вспомнил, как она спрашивала его о Шане. Худой, невысокий, с грациозными руками, даже когда открывал дверь или держал стакан. Небольшие глаза светились умом. И он любил поговорить, не об искусстве, что Се понравилось бы, но о женщинах, причем в самых откровенных выражениях.
– Мне говорили, что ты молчун, – жаловался Шан, когда Се с неохотой выслушивал непристойный рассказ о британской девушке, с которой Шан познакомился в гостинице в первый же вечер.
«Кто это тебе сказал, что я молчун?» – хотел спросить Се. Неужели Шан проговорился? Или он имел в виду других студентов? Но спросить Се не мог. Из-за разъедавших его подозрений он не задавал вопросов.
Когда Се и Лан начали танцевать, он постарался вести так, чтобы Лан все время находилась лицом к Шану.
Лан прижалась к нему, но он едва чувствовал бедра и грудь, прижатые к нему, и сосредоточился только на телефоне. Ее голова легла прямо на телефон, вдавив улику ему в грудь.
Лан подняла полуприкрытые глаза на Кси.
– Ты прекрасно танцуешь, – сказала она с улыбкой. – По крайней мере, я так считаю. Никогда прежде не танцевала, – хихикнула она.
– Благодарю, – сказал он и повернулся, надеясь, что в движении она будет не слишком внимательна. Почувствовала ли она пластиковый предмет? И если да, то спросит ли о нем? Что надо будет ответить?
Подняв взгляд, Се увидел, что Шан с партнершей танцует рядом, поэтому снова оказался к нему лицом. Просто совпадение, или тот следит за ним?
Се этого не знал.
Глава 37
Франция, Париж. 23.15
Это был своеобразный ритуал. В первую ночь в Париже Малахай всегда посещал бар «Хемингуэй» в отеле «Ритц». В день его восемнадцатилетия отец привел сына сюда угостить первым в его жизни вином и первой сигарой. Это было одно из очень немногих воспоминаний Малахая о далеком человеке, который всегда придирался к своему младшему отпрыску. В тот вечер отец воздержался от упоминаний имени своего идеализированного первенца, который умер в очень раннем детстве. Но на выходе из бара он все же заметил:
– Твоему брату понравилось бы.
В тот вечер бар не был переполнен, как обычно. Рецессия, подумал Малахай, входя в зал, отделанный деревянными панелями. Он был невелик, уютен, с ощущением элегантного клуба. Полки были уставлены книгами Хемингуэя. На стенах висели вырезки из газет и фотографии Папы, как называли писателя. Этакая экспозиция не столько для него, сколько в память о его страсти к хорошей выпивке. Колин Филд, старший бармен, проработавший здесь более двадцати лет, славился своими напитками, одним из которых был коктейль с редким коньяком, стоившим больше, чем некоторые могли заплатить за весь обед в трехзвездочном ресторане.
Малахай взобрался на стул, обтянутый черной кожей, и поприветствовал Филда.
– Доктор Сэмуэльс, рад снова видеть вас.
– Я тоже.
– Что вам предложить?
– В гостинице я начал с «Круга», – сказал Малахай. – Поэтому на ваше усмотрение.
Несколько минут спустя бармен поставил перед Малахаем фужер, который он поднес к губам и отпил немного смеси.
– Сок грейпфрута, шампанское и… Я в замешательстве.
Филд улыбнулся.
– Немного джина.
Он подал Малахаю небольшую тарелочку с оливками, орешками и картофельными чипсами.
– Что привело вас в Париж? Дела или удовольствия?
За долгие годы Малахай узнал, что Филд исключительно начитан. Помимо внимания к предпочтениям в напитках он еще много читал о своих клиентах в прессе.
– Клиент.
– Ребенок?
– Маленькая девочка со странными воспоминаниями.
– Воспоминаниями о прошлой жизни?
– Она так не думает… Но мне кажется, именно так.
– Я вспоминал о вас пару недель тому назад. Читал про китайский запрет на реинкарнацию. А что вы об этом думаете?
– Абсурдный закон. Политическое позерство, произвол. – Малахай съел несколько орешков. – То, что происходит с Тибетом и его традициями – настоящая трагедия, которая становится все хуже.
Малахай закончил свой бокал, расплатился с Филдом и ушел. Проходя по длинному коридору, уставленному стеклянными витринами, он изучил выставленный антикварный фарфор и модные аксессуары. Здесь были шелковые галстуки и золотые запонки. Мобильные телефоны уровня произведения искусства. Роскошные часы и авторучки. Дамские украшения, шарфы, белье и перчатки.
Он остановился возле витрины с золотом и тем, что ему показалось женскими браслетами из белого золота или платины.
Некоторые из них были простыми, а другие усыпаны бриллиантами. Один браслет лежал на нижней полке. Никаких бриллиантов, просто большие золотые звенья, шириной почти в два дюйма. Малахай видел такой у Жас на тонком запястье.
Проходя через фойе, он почуял запах, который не замечал прежде, остановился и принюхался. Нечто острое и теплое, привлекательное. Ха! Жас была права. Чем больше думаешь о запахе, тем лучше начинаешь описывать его.
– Вы здесь воскуряете фимиам? – спросил Малахай портье.
– Нет, месье. Это фирменный аромат отеля. Называется «Амбр». Он продается днем в Галерее.
Поблагодарив его, Малахай вышел.
– Un taxi?
[28]
– спросил другой портье.
– Благодарю, меня должна ждать машина. – Мгновенно появился черный «Мерседес»-седан с тонированными стеклами.
Портье наклонился, спросил водителя, кого тот ожидает, и повернулся к Малахаю.
– Доктор Сэмуэльс?
