…Так случилось, что его очередной приезд в больницу совпал с транспортировкой Инги в реабилитационный центр. Стремительно идущий к центральному входу Джой не сразу сообразил, что укутанная одеялом фигура в кресле-коляске — его подопечная. А когда опознал суетящуюся рядом тетю Лину, сворачивать и кидаться на асфальт под прикрытие машин уже было поздно. Женщина расплылась в улыбке, с энтузиазмом замахала ему рукой.
— Женя, здравствуйте! Смотри, дочка, кто приехал!
Джой принужденно улыбнулся. Остановился, наблюдая за приближением коляски. Инга выглядела… больной. Но хотя бы уже не похожей на труп, как раньше в палате. Худое лицо, острый нос (не ошибся, когда говорил о нем Инсон), немного отросшие русые волосы. Девушка медленно пригладила их, пристально осматривая площадку перед крыльцом, машины и людей. Взгляд светлых глаз скользнул и по Джою; он сглотнул, удивившись, что так внезапно и сильно занервничал.
На лице Инги ничего не отразилось, даже когда коляска остановилась прямо перед ним. Джой машинально произнес:
— Привет, Инс… Инга.
Девушка подняла голову и руку, защищаясь от солнца, бьющего в глаза. Пробормотала через паузу:
— Здравствуйте.
— Вот, Женечка, вашими заботами едем в центр лечебный! Ну что молчишь, дочь! Поблагодари молодого человека.
— Спасибо, — послушно сказала Инга, разглядывая его галстук. Равнодушное лицо. Взгляд, как и голос… потухший. Не такой должен быть у его Инсон! Действие лекарств?
Или что… она его просто не узнала?
— Может, вы тоже с нами, Женечка?
— Нет, — сказал Джой, машинально освобождая дорогу к «Скорой». — У меня еще здесь… дела.
— Ну тогда потом, да? Поехали, Ингуша! До свидания, Женя.
Джой провожал их взглядом. Услышал, как Инга спросила:
— Мам, а он… кто?
— Это же Женя, твой друг!
Он увидел, как девушка завозилась, медленно оборачиваясь. Вновь встретился с ней взглядом. Пауза. Инга качнула головой и отвернулась.
— Я его не знаю.
Тетя Лина негромко охнула. Поднесла руку ко рту, с ужасом уставившись на Джоя поверх головы дочери. Тот покачал головой. Универсальный жест, который можно перевести как угодно: и не волнуйтесь, и все нормально, и это пройдет… Что этим хотел сказать Джой, он и сам не знал. Повернулся и быстро вошел в здание больницы. Остановился только на площадке шестого этажа — вот так пробежался невзначай!
Так. И что это было? Действие лекарств, затормаживающих реакцию? Шок-амнезия?
Или… Инсон его действительно не узнала? Потому что она уже вовсе не Инсон?
Джой прислонился лбом к решетке окна, вглядываясь невидящими глазами в зеленый больничный двор. Странно и смешно, но он вдруг почувствовал одиночество с горьким привкусом неожиданного предательства.
Инсон его бросила.
…Спускаясь, Джой наткнулся на парня, тайком курившего на лестничной площадке. Тот воровато оглянулся, спрятав за спину руку с окурком, и с облегчением выдохнул дым прямо Джою в лицо. Он раздраженно увернулся. Лишь спустившись на несколько ступенек, вспомнил.
— Леха?!
— Ну, — сказал тот. С недоумением вглядываясь в его лицо, все же сделал пару шагов и протянул руку. — Привет? Как дела?
Джой так же автоматически пожал ее. Кивнул на заметный шрам на лбу Алексея.
— Ты-то сам как? Вижу, выздоравливаешь?
— Ну да. — Парень, словно застеснявшись, потрогал шрам над белесой бровью. — На следующей неделе обещают выпустить. Башка, правда, до сих пор трещит, как с бодуна.
— Больше так не гоняй, — автоматически выдал наставление Джой. — В следующий раз может не повезти. Вылетит душа из тела и… адью. Давай, будь здоров.
— И тебе не хворать… — слегка растерянно отозвался Леха. Сбегая по лестнице, Джой мельком глянул вверх: незадачливый мотоциклист висел на перилах, глядел ему вслед. Явно пытался вспомнить, кто Джой таков.
А было бы круто передать ему привет от призрачной девушки! От души к душе…
Леха бы, конечно, решил, что его собеседник с приветом.
Да и сам Джой иногда так думал.
* * *
Странные люди появились с самого начала. Просто на первых порах я не различала Странных и просто-людей. Все вокруг слишком стремительно двигались, слишком грубо трогали, слишком громко и быстро разговаривали… В первые дни я вообще не понимала слов; потом, как умная собака, выучила простые команды: ешь, пей, лекарство, повернись, дай лапу… то есть руку.
А уж говорить самой — такой тяжкий труд, что просто в пот бросает! Хочешь сказать одно, выскакивает совершенно другое, не связанное по смыслу и даже по звучанию, а нужное слово ускользает, прячется в тумане мозга, как недоученный иностранный язык. Да еще окружающие усиленно пытаются тебя понять, начинают противно помогать, подсказывать… От этого замыкаешься в себе и замолкаешь окончательно. А когда никого рядом, лежишь, смотришь в потолок, как в букварь, пытаясь составить осмысленные фразы, например, такие: ма-ма мы-ла ра-му… Хорошо, что в одиночной палате никто этого маразма не слышит.
Трудно понять, что сон, что реальность, а что — влияние лекарств, когда просыпаешься или приходишь в себя редко и ненадолго. Все воспринимаешь как должное, без эмоций, без удивления. Лишь позже, когда я начала более-менее соображать, осознавать происходящее, узнавать посетителей и медиков, начала и кое-что понимать.
Например, то, что люди не могут ходить сквозь стены.
Или часами висеть в воздухе между потолком и полом, медленно и задумчиво поворачиваясь вокруг своей оси.
— На что ты смотришь? — как-то спросила кормившая меня мама. — У тебя глаза двигаются.
— Скажи, чтобы она не ходила… у меня голова от этого кружится! — пожаловалась я.
Мама обернулась. Удивилась.
— Кто? Медсестра? Так она ушла уже. Раздражает, да? Такая горластая!
— …Да, — выдавила я с опозданием. Я-то видела, что за маминой спиной продолжает метаться по палате женщина. Белая кожа, белые волосы, белая одежда — я думала, что это широкий халат, но, похоже, больничная рубашка. Женщина беззвучно воздевала руки — то ли в гневе, то ли в отчаянье, резко откидывала назад длинные волосы. Кажется, она нас вообще не замечала. А когда наконец взглянула на меня, я поспешно закрыла глаза. И рот ладонью. Глаза — чтобы не видеть ее. Рот — чтобы не вскрикнуть.
Глаза ее тоже были совершенно белыми.
— Устала, да, доча? — спросила мама. — Ну тогда отдохни, поспи, я вечерком еще приду.
После ее ухода я приоткрыла крепко зажмуренный глаз, убедилась, что белая женщина все еще здесь, и, беззвучно застонав от испуга и недоумения, накрылась одеялом с головой. Привычная защита, прекрасно помогавшая в детстве, сработала и сейчас. По крайней мере, я больше ничего не видела, а под одеяло оно, как и детские страшилки, проникнуть не могло и даже не пыталось.
