Ника заслушалась разговором Тригорина с Машей. Слова от многократного повторения она знала не хуже актеров, но, привыкшая к их звучанию из уст Зуева, теперь невольно сравнивала их с манерой Кирилла. Тригорин Зуева был хлыщеватым и недалеким, а у Мечникова выходил тоскующим.
Какое-то непривычное пиканье, похожее на позывные радиостанции «Маяк», коснулось Никиных ушей, и она отвлеклась от размышлений.
– Где Римма? Нам выходить через четыре реплики… – взволнованно прошептал «Яков». Повинуясь смутной, едва ощутимой тревоге, Ника поспешила к гримерке. Звук позывных сменился аккордами, становясь по мере ее приближения все громче, и девушка уже различала бодрый советский мотив. Она распахнула дверь.
– Вы слушаете «Пионерскую зорьку». Здравствуйте, ребята! – донеслось из транслятора вместо чеховского текста из спектакля. Ника задержалась на пороге, глядя на бледное даже под тональным кремом лицо Риммы. Губы у актрисы мелко тряслись.
– Римма, что случилось? Тебе на сцену, – Ника подбежала к ней и схватила за холодные руки. Римма перевела на нее глаза, полные слез:
– Это она. Она выбрала меня. Пионерка…
– Тебе сейчас на сцену. На сцену, понимаешь? – твердила Ника, и сама чувствуя, как от веселой пионерской песенки по загривку пробегает дрожь. Она торопливо выкрутила звук транслятора на минимум, и в тишине стало слышно сбитое паническое дыхание Корсаковой.
– Это она, она чего-то от меня хочет… – Римма обеими ладонями зажала рот. Ее глаза были полны ужаса.
Ника выскочила за дверь, соображая на ходу. Первым делом – к кулисам.
– Что, что там? Где она, идет? – бросился к ней «Яков».
– Ваш выход когда, сейчас? Иди, – приказала Ника. – И дай понять ребятам на сцене, чтобы тянули время!
– Как, я…
– Пошел.
Она легонько подтолкнула паренька, и тот, с вытаращенными глазами, шагнул в свет рампы, чуть не уронив чемодан. Ника ринулась обратно. Сейчас Римма уже должна была стоять на сцене и молча смотреть через окно в нарисованный на заднике сад: от появления Нины Заречной до ее первой реплики Тригорину в этом действии всего восемь чужих предложений. Значит, в самом экстренном случае у Ники всего восемь предложений, чтобы привести Корсакову в чувство.
С узкой пожарной лестницы спускались, придерживая длинные подолы, Мила и Света Зимина. Не тратя времени на объяснения, Ника ворвалась в грим-уборную.
– Римма, милая, давай, собирайся. Тебе бы уже на сцене быть! Вот, попей водички, – девушка поднесла к губам актрисы стакан воды и, придерживая рукой ее затылок, почувствовала, что пальцы скользят по взмокшей под волосами коже. – Римма!
Нашарив на столе салфетки, Ника промокнула ей шею и лоб и, не зная, что еще сделать, набрала в легкие воздуха и принялась дуть в перекошенное лицо.
– Она придет за мной, да? – беспомощно пробормотала Корсакова, почти не замечая Никиного мельтешения, будто смотрела в вечность.
– Римма, ты готова? Пойдем, давай-ка! – Ника дернула Римму за руки, и тут уж спохватившиеся Зимина с Кифаренко помогли той встать. Все четверо вышли в коридор, Римма испуганно озиралась.
– Сейчас ты выходишь на сцену, встаешь у окна, – объясняла Ника торопливо. – Сафина говорит «Прощайте» и уходит. Твоя первая реплика… эээ… что же там… А, «Чет или нечет». Помнишь? Давай!
Как сомнамбула, Римма вышла на подмостки и побрела к окну. Ее заливал свет софитов, и уже ничего нельзя было сделать ни для нее, ни для спектакля. Заметив появление коллеги на сцене, Леля повернулась к Кириллу и подала ему последнюю реплику:
– Только не пишите «многоуважаемой», а просто так: «Марье, родства не помнящей, неизвестно для чего живущей на этом свете». Прощайте!
Оказавшись за кулисой, Леля тут же сбросила трагическое смирение своей героини, как будто в ней рубильник передернули:
– Что за дела с Корсаковой?
Ника только покачала головой, а Светлана и Мила пожали плечами. Все замерли, ожидая, когда на сцене заговорит Римма. Но та молчала.
– О боже, – процедила Леля, вцепившись пальцами в полотно кулисы.
На сцене Римма продолжала молчать, вперившись взглядом в декорацию. Время уходило. За кулисами Мила стиснула руку подоспевшего брата, а Ника зажмурилась: «Давай же, давай. Чет или нечет. Ну, вспоминай, чет или нечет…»
Пауза затягивалась, превосходя все мыслимые лимиты. Кирилл, которому по роли полагалось сидеть в кресле, встал, тактично покашлял, наполнил из хрустального графинчика стопку и выпил – по тексту это была водка.
– Это вы, – бесстрастно обратился он к Римме, дополняя Чехова от себя. Его глубокий баритон, даже вполсилы, легко перекрыл пространство зрительного зала, добираясь до каждого уголка. Римма отмерла, ее взгляд приобрел осмысленность. Ища опоры, она встретилась глазами с Кириллом, и Ника, стоя в группке взволнованных актеров, в самой тени, затаила дыхание.
– Чет или нечет? – Римма протянула Мечникову-Тригорину сжатую в кулак руку.
– Аллилуйя… – выдохнули за кулисами.
Назавтра все были как на иголках. Ника не распространялась про «Пионерскую зорьку» и вообще предпочла держаться ото всех подальше, не привлекая к себе ненужного внимания. Происшествие в женской гримерке было необъяснимо, транслятор, который проверили сразу же после выхода на поклон, еще вечером, работал исправно и подавал звук со сцены безо всяких искажений. Обитатели театра нервничали и бегали курить и судачить на пожарную лестницу, ведущую на крышу через чердак, пока Липатова, почувствовавшая дым, не устроила всем грандиозный разнос.
Во вчерашнем сумбуре Ника и думать забыла про стародумовскую поклонницу Катю. Она не видела, преподнесла ли та букет с письмом, – дела были и поважнее. Да и вряд ли письмо причинит Стародумову какой-нибудь вред, он знавал времена и более славные, когда поклонницы роем вились вокруг служебного входа Театра имени Пушкина, где он тогда служил.
Липатова с самого утра сидела «у себя». Она вызывала поочередно Римму, Реброва, бухгалтершу, а ее супруг в буфете то и дело заваривал в ее чашке новую порцию растворимого кофе и носил в кабинет. Ника замечала, как шепчутся актеры, обсуждая вечерний спектакль и взвинченного худрука, и слышала, как Кирилл на заднем ряду кресел в зале успокаивает возлюбленную:
– Может быть, тебе просто почудилось? Услышала чей-то телефонный рингтон…
– Хочешь сказать, я не отличу звонок от радио? Звук шел прямо из транслятора. Я знаю, это – Она. Ее душа до сих пор не обрела покой и теперь терзает меня. Та пионерка, девочка Нина. Звук шел прямо оттуда, и шум такой, как…
– Помехи?
– Как с того света. Потусторонний. Не веришь мне – спроси у других.
Ника остановилась неподалеку, делая вид, что сортирует программки к спектаклям. Она боялась, что сейчас, вот в этот самый момент, Корсакова призовет ее в свидетели – ведь в гримерке во время «зорьки» они были вдвоем. Кстати, насчет помех «с того света» Римма успела присочинить.
