Ника взлетела на четвертый этаж по лестнице и затрезвонила в дверь, не отнимая пальца от кнопки. Дверь распахнулась. На пороге стоял Кирилл, свежий, чисто выбритый и уже готовый к выходу. Его волосы влажно поблескивали.
– Ника?
Всего два слова отделяли ее от момента истины. Она должна была их произнести.
– Римма повесилась.
И всхлипнула. Она никогда не видела повешенных, только в кино, но могла себе представить, как вздулось и посинело некогда красивое лицо, как торчит над искаженной в гримасе верхней губой родинка, которая уже никого больше не соблазнит. Эти померкшие глаза, черная смородина которых превратилась в затухшие пыльные угольки. Перед глазами стояла мертвая Римма, и Ника уже видела, как будто это происходило наяву, как ее положат в гроб, установленный на сцене театра «На бульваре». Премьера, назначенная на сегодняшний вечер, обернувшаяся приготовлениями к похоронам.
От этих мыслей Нику затрясло, она почти ввалилась в квартиру Кирилла и, рухнув на скамеечку у порога, безутешно заплакала.
Кирилл застыл. Широко раскрытыми глазами он смотрел на Нику и не проронил ни слова, даже когда она глубоко вздохнула, приходя в себя. Его лицо превратилось в каменную маску.
На кухне задребезжал холодильник. От проехавшего под окнами трамвая позвякивали оконные стекла. В квартире выше или ниже по стояку кто-то спустил воду в туалете, и она хлынула по трубам, шелестя так громко, что тишина вокруг Ники и Кирилла стала осязаемой. Где-то глухо залаял пес.
Тогда Кирилл пошевелился. Он взял в руки телефон, и Ника поразилась тому, как странно, оскорбительно смотрится это обыденное движение в теперешних условиях. Кощунственно. То же самое почувствовал и Кирилл, потому что тут же сунул мобильный в карман куртки. Помедлив, вытащил из тумбочки свой паспорт и положил туда же. Звякнул ключами.
– Пойдем, – голос его пропал до шепота.
Он взял Нику за руку и повел. Вместе они спустились вниз, вышли из подъезда и двинулись через дворы. Оба молчали. Но Кирилл не выпускал Никину руку ни на мгновение, его пальцы сжимали ее все крепче. Она хотела спросить, куда они идут, но не могла выдавить из себя ни слова.
Он оставил ее у магазина и через минуту вышел с бутылкой коньяка. Разлил коричневую жидкость по двум стаканчикам. Они выпили, ничего не говоря, не глядя друг на друга и не чокаясь. И в это мгновение Ника почувствовала вину. Она тоже виновата, не меньше, чем Кирилл. И эта вина объединяет их сейчас больше, чем любое другое чувство на свете. Стыд, ужас и вина.
Кирилл снова повел ее куда-то дворами и, наконец, остановился у двухэтажного серо-голубого здания. Усадил Нику на бетонный парапет у стены и взял ее лицо в свои большие ладони, словно требуя, чтобы она смотрела только на него. Его глаза были серьезны и лихорадочно, безумно блестели.
– Прежде, чем… В общем… – он зажмурился, собираясь с мыслями. – Я обязан сказать тебе кое-что, это очень важно. Ника… Ты даже не представляешь, какая ты. Прости, что так ужасно обращался с тобой в прошлый раз.
– Ты был честен.
– Нет. Да… Не знаю! Я знаю, что в тот раз, когда ты попросила оставить тебя в покое, я звонил не просто так. Хотел попрощаться. Я чувствовал, что привязался к тебе намного сильнее, чем мог позволить, и еще разговор или два, твой смех в трубке, твой взгляд в театре – и я не смогу. Не удержусь на этом лезвии. Не отомщу матери. Ты так тянула меня к свету! Я не имел права втягивать тебя в то, что хотел устроить. Римма должна была стать кратчайшей дорогой к моей цели, но я ненавидел себя уже тогда. Но я думал, что Римма переболеет и все забудет. Она казалась мне просто влюбчивой балаболкой. А сейчас… Римка, что же ты наделала?
Кирилл застонал, закрыл лицо руками, а потом вдруг со всей силы ударил кулаком в шершавую стену дома. Потом еще и еще. На рассеченных костяшках выступила кровь.
– Я просто чудовище, мне нет прощения, нет оправдания. Ее смерть на моей совести, мой грех и всегда им будет… Но ты. Ты всегда была другой, и когда ты попросила больше не звонить… Я и сам испытывал боль вместе с тобой! Думаешь, я не слышал ее в твоем голосе? Но она еще раз подтвердила правильность моего решения. Господи, Ника, прости меня. Прости, хоть ты прости. Тебя, хрупкую, совершенно невероятную, надо было держать подальше от всего этого… От меня! Потому что… я урод. Когда тонешь в море, уже не видишь горизонта. Все заслоняет вода. А тебе было не время тонуть. Прости меня, если сможешь… И прощай.
Продолжая держать ее лицо в ладонях, он нежно поцеловал Нику в лоб. А потом, не в силах оторваться, спустился поцелуями до переносицы и глаз.
– Ты куда? – не поняла она, когда он выпустил ее и, ссутулившись, сделал пару шагов в сторону.
– А куда я могу пойти после этого? Сюда, – он неловко махнул рукой в сторону серо-голубого дома, и Ника только сейчас присмотрелась внимательнее. Решетки на окнах, из-за угла выглядывает капот сине-белой машины с мигалкой. Это ведь отделение полиции – вот оно что… Ника вскочила на ноги и подошла к Кириллу вплотную.
– Думаешь, я смогу просто щелкнуть пальцами и жить дальше? – горько вздохнул он и дрожащей рукой пригладил выбившуюся прядь ее волос. – Не смогу. Я мерзость, но не такая, что-то человеческое все же во мне есть. Пусть меня арестуют, я это заслужил. У нас по-прежнему сажают за доведение до самоубийства, но, если я не явлюсь в отделение, вряд ли кто-то удосужится расследовать ее смерть. А во всем виноват я. Я ее убийца. Я должен за это ответить. Господи, как же я мог до всего этого дойти…
– Ты не убийца.
– Ника, не надо… черт, Ника! Как же так получилось?
Он одним рывком дернул ее к себе и обнял, сжал до боли. Она чувствовала, как колотится его сердце. Тогда Ника притянула его голову к своей груди, положила ладони на затылок. Через блузку кожа ощущала горячую влагу там, где были его глаза. Плечи Кирилла вздрагивали.
– Если бы я мог все исправить, Ника… – слова доносились глухо. – Если бы…
– Ты еще можешь, Кирилл. Слава богу, можешь. Она жива.
Это было сложно – довести себя до такого безумия. Поверить в собственную ложь настолько, чтобы поверил Кирилл. Войти в роль так, чтобы актер не заподозрил актерской игры. Ника никогда не думала, что способна на это. Но у нее получилось.
Все утро она представляла себе, как если бы это было правдой, что Римма не пережила всеобщего давления. Что нервы Корсаковой сдали окончательно, и она поняла, что больше не может и не хочет жить. На пути к дому Кирилла Ника рисовала себе образы повесившейся Риммы, чередуя их с тем светлым будущим, которое есть у актрисы – и которое может никогда не сбыться. Что, если бы вчера Римма Корсакова действительно наложила на себя руки? Это вполне могло произойти. Ника бежала по улицам, чтобы все ее тело ныло, чтобы кровь разогналась настолько, что ее биение напомнило бы панику, страдание, безысходность. Чтобы в легких закончился кислород, как это бывает от долгих рыданий. И на пороге квартиры Кирилла она была так убита горем, словно Римма действительно погибла.
