«Не сумасшедшая, а просто перепуганная. Нет, это общие слова, слишком часто умственные расстройства сопровождаются беспочвенным страхом. И что-то в ней очень рациональное, в этой Арчин. Да, параноики рациональны, даже слишком, но паранойя – это уже серьезно, а все похоже склоняются к тому, что у нее не больше, чем истерия: Если она действительно хочет знать английский, придется ее учить. Без языка мы все равно ничего не сделаем.»
13
Неприятности начались на следующий день.
После разговора с Мирзой Пол на некоторое время задержался в больнице.
Полный благих намерений позаниматься после ужина, он остановился у «Иголки» купить пару кварт пива и честно направился домой.
Неотвязное чувство, что он в большем долгу перед Арчин, чем перед другими своими пациентами, поскольку именно в ее болезни воплотились его воображаемые страхи, долго стояло между ним и учебником, пока, вконец разъярившись, он не принял твердое решение выкинуть ее из головы по крайней мере до тех пор, пока не получит результатов анализов и рентгеновского снимка.
Следуя этому решению, он большую часть утра посвятил разбору бумаг и отчетам нянечек и сестер о том, как проходит химиотерапия, назначенная некоторым пациентам. Все шло хорошо, если не считать двух довольно крупных неприятностей.
Мелкие не прекращались никогда, и Пол давно к ним приспособился.
Первая заключалась в весьма невеселом появлении новой больной. Из Бликхема привезли старую женщину – она лежала там с переломом шейки бедра.
Долгое пребывание в больнице, как это часто случается, уничтожило остатки ее самосознания; день за днем личность деградировала, пока после многочисленных проволочек с выпиской врачи Бликхемской больницы не диагносцировали у нее необратимое старческое слабоумие и не связались с Чентом.
Это больше походило на доставку груза, а не человека: завернутый в одеяло скелет, беззубое лицо с застывшим на нем выражением детской озабоченности. Во время поездки она испачкала одежду, и теперь вокруг нее стоял невыносимый запах испражнений.
«Это эгоизм, но я рад, что женщины живут дольше мужчин. Есть надежда умететь раньше, чем дойдешь до такого состояния.» Почти две трети обитателей Чента составляли женщины, а доля их среди хронических гериатриков была еще больше. Ничего удивительного, думал иногда Пол, что древние связывали истерию с болезнями матки: во все века женщины сходят с ума в два раза чаще мужчин.
Вторая неприятность началась с телефонного звонка.
– Доктор Фидлер? – он узнал голос сестры Уэллс. – В палате ЧП. Боюсь, что из-за этой девушки Арчин.
Секунда оцепенения. Затем:
– Сейчас иду!
«Только не говори, что она еще кому-то сломала руку!» Он нашел сестер Кирк и Уэллс в женском отделении: те стояли над хитролицей Мэдж Фелпс, которая судорожно вцепилась в щетку для волос с нарисованным на ней аляповатым цветком. Арчин в это время сидела на аккуратно заправленной койке, время от времени трогая пальцами воспаленный красный след на щеке.
– Что случилось? – спросил Пол.
Сестра Уэллс заправила под колпак выбившуюся прядь волос.
– Мэдж говорит, что Арчин хотела украсть у нее эту расческу, поэтому она ее ударила. Я пыталась разобраться, что было на самом деле, но это не так легко.
«Кроме всего прочего, то, что придумывают сумасшедшие, – собственные версии правды.» Пол нахмурился.
– Что они вообще здесь делают?
Сестра Кирк принялась рассказывать.
– Мэдж отказалась выходить из палаты, сказала, что не доверяет Арчин.
Мы оставили ее здесь в ночной сорочке, чтобы посмотреть, что будет дальше.
А Арчин вообще нет смысла куда-то выводить, потому что она не понимает, чего от нее хотят.
– Она все продолжает играть в английский язык, – повышая голос, перебила сестра Уэллс. – Боюсь, это раздражает больных, она пристает ко всем подряд, чтобы ей говорили названия самых обычных предметов.
«Играть?»
Но этот выпад Пол оставил без внимания.
– Она стала цепляться к Мэдж сразу после завтрака, наверное, потому, что больше не к кому, и, видимо, решила выяснить, как называются эти штуки. Но даже сестры не трогают без разрешения ее имущество, потому что иначе могут потерять клок волос. Шлепок расческой – я бы сказала, что она еще легко отделалась.
– Грязная воровка! – громко произнесла Мэдж. – Должна сидеть в клетке целый день и целую ночь, а мы будем смотреть в дырочку и смеяться.
Арчин встала с кровати. С безнадежным видом она вернулась в свой бокс и закрыла за собой дверь.
– Кажется, она поняла, – удивленно сказала сестра Уэллс.
«Поняла? Нет, просто сдалась.»
Но прежде, чем Пол успел раскрыть рот, от входной двери раздался голос:
– Сестра! Сестра, привет, что у вас тут происходит?
«Наша экономка во всей своей красе, как говорит Мирза.» Выслушав отчет, старшая сестра Тородей повернулась к Полу.
– Вы не считаете, доктор, что ей нужны успокоительные? Не могут же мои сестры тратить все свое время на ее фокусы.
– Нет, – ответил Пол.
Экономка заморгала глазами.
– Простите?
– Я сказал, нет. Я не собираюсь прописывать Арчин никаких лекарств, пока не удостоверюсь, что она в них нуждается.
Старшая сестра Тородей была слишком хорошо воспитана, чтобы рассмеяться ему в лицо, но она нашла другой способ.
– Сестра, что вы об этом думаете?
– Воткнуть в нее иголки! – громко сказала Мэдж. – Много иголок!
Много-много иголок!
– А ну, тихо! – резко приказала экономка, и Мэдж, испуганно притихла. – Сестра, вы говорили:
– Ну, с ней не так уж много проблем, – пробормотала сестра Уэллс.
– Минуту назад вы сказали, что она надоедает сестрам и больным.
Определитесь, пожалуйста, сестра Уэллс!
«Больше всего меня раздражает, когда они стремятся избавиться от пациентов, которые доставляют им беспокойство.» Почти забытая мысль в сопровождении неясного удивления вдруг пришла ему в голову. Возможно, вчерашнее замечание Мирзы о церковных ассоциациях, которые вызывает надтреснутый звон башенных часов, вытащило у него из памяти фразу, которую он слышал когда-то, но не вспоминал много лет: терпи дураков с радостью.
«Хотя бывают дураки и дураки: Нет, дело не только в беспокойстве, мы ведь вполне толерантны к тем, кто считается нормальным. Насилие, буйство: это другое дело, когда наши возможности исчерпаны и альтернативы нет. Мы зовем на помощь фармакологию и: Но почему нас так раздражают те, кто пытается до нас достучаться, не потому ли, что они стучат, чтобы сообщить нечто ужасное? Ведь мы не оставляем им другого способа выразить то, что они чувствуют, кроме их собственной грязи!» Он резко сказал:
