«Все лучше, чем сидеть дома.»
– Хорошо. В девять.
Айрис обрадовалась предложению сходить выпить, возможно, потому, предположил Пол, что это отвлечет ее от собственных тревог. Однако, еще до того, как Мирза «случайно на них наткнулся», она впала в меланхолию и на все вопросы отвечала односложно.
Наконец, появился пакистанец, и Пол насторожился, ожидая продолжения спектакля, который она устроила, когда он пригласил Мирзу домой. Сейчас, однако, ей явно не хватало на это энергии, и он с некоторым удивлением понял, что та реакция не была автоматической, как он предполагал раньше.
Она требовала осознанного контроля и немалых усилий.
«В таком случае: Защитный механизм. Привычка – это стабильность, она же безопасность, существование людей, которые ведут себя не так, как мы, цвет кожи здесь ни при чем, это только внешний признак, представляет для личности угрозу.
То, что делаем мы, единственно верно. Отвергать чужаков – значит, оберегать себя от мысли, что «верно» может быть относительным. В более тяжелых случаях наступает культурный шок: жертва оказывается среди людей, придерживающихся абсолютно чуждых ей обычаев и неписаных правил, и тогда ее одиночество уравнивается с душевной болезнью. Но это значит…» Пол невольно вскрикнул и прищелкнул пальцами. Мирза оборвал на полуслове историю, которую Айрис даже не делала вид, что слушает, и недоуменно уставился на него.
– Прости, – сказал Пол. – И большое тебе спасибо, Мирза. Ты только что подал мне блестящую идею.
26
В дверь постучали. Пол, не оборачиваясь, крикнул, чтобы заходили.
Это оказался Мирза с объемистым пакетом в руках, который он с грохотом опустил на край стола.
– Это тебе, – объявил он.
– Что это?
– Я увидел эту штуку в будке у портье и вызвался доставить. Зря, между прочим.
Уж очень тяжелая. – Мирза ловко вскарабкался на подоконник и вытянул длинные ноги.
– Премного благодарен, – сказал Пол. Он протянул Мирзе сигарету и, с интересом поглядывая на пакет, рассеянно закурил сам. Имя на наклейке стояло его, но отправляли на адрес больницы, в которой Пол работал раньше; кто-то зачеркнул и написал сверху адрес Чента.
– Ерунда, – сказал Мирза. – Я все равно хотел спросить, как поживает твоя блестящая идея.
– Какая еще идея?
– Которая пришла тебе в голову вчера в «Иголке».
– А-а: – Пол откинулся на спинку стула и коротко рассмеялся. – Боюсь, на деле она оказалась не такой уж блестящей.
– Что-то насчет Арчин?
– Скажи честно, Мирза, ты читаешь мысли или подслушиваешь у замочных скважин?
– Позволь понять твои слова, как комплимент собственной проницательности. Но догадаться на самом деле не трудно. Последнее время ты больше ни о чем не думашшь.
Пол стряхнул с сигареты пепел.
– Наверно, так и есть: Ну, если тебе действительно интересно:
– Ты сказал, что я подал тебе идею. А я привык интересоваться судьбой своего потомства.
«Мог бы подобрать другую метафору.» Пола передернуло, но он сумел это скрыть.
– Приблизительно так. Хотя Арчин уже понимает и даже говорит по-английски почти свободно, она по-прежнему отказывается сообщить хоть что-нибудь о себе. Возможно она на самом деле не в состоянии это сделать – амнезия, другими словами – или боится сказать что-нибудь не то, потому что не просто находится в чужой стране, но еще и в окружении душевнобольных, и у нее нет критерия, что считать правильным. Я подумал, что стоит попробовать поместить ее в относительно знакомую обстановку и заставить ее сознание работать так, как оно привыкло.
– Разумно, – согласился Мирза. – И как ты это устроил?
– Когда она здесь только появилась, я записал на пленку ее речь – просто несколько минут звучания родного языка; филфак университета недавно прислал пленку назад – они окончательно отказались от затеи выяснить, что это за язык. Я спрятал магнитофон и без предупреждения включил запись. Это ее потрясло, и я подумал: что-нибудь может получиться, – но она почти сразу догадалась и рассердилась так, словно это был самый страшный обман в ее жизни. Потом я попросил ее нарисовать что-нибудь из тех мест, откуда она появилась, или спеть какую-нибудь песню – та музыка, которую она слышит по радио, ей явно непривычна – но пока ничего не получается. Хотя, наверно, еще рано сдаваться.
Мирза потянулся вперед, чтобы стряхнуть пепел.
– Кремень, а не характер. В любом случае, желаю удачи. Она симпатичная девочка, и было бы очень жаль продержать ее в Ченте до конца жизни: Кстати, ты собираешься это открывать? – спросил он, стукнув пальцами по пакету.
Пол бросил на него подозрительный взгляд.
– Уж не твой ли это сюрприз?
– Вот те крест, – усмехнулся Мирза, – я просто не в меру любопытен.
– Ради бога.
Пожав плечами, Пол разрезал веревки, потом разорвал верхний слой оберточной бумаги и гофрированного картона. Под ними оказался деревянный ящик.
– Понятно, почему она такая тяжелая, – прокомментировал Мирза.
Крышка коробки была привязана, а не забита гвоздями, поэтому открылась легко.
Под ней, почти полностью зарытые в стружку и обрывки бумаги, лежали часы.
«Что за чертовщина…»
Он вытащил их. Часы были примерно полтора фута высотой. Циферблат располагался на пьедестале из темного полированного дерева с латунными колоннами по углам. И это все, что в них было нормального, – остальное выглядело гигантской шуткой чьего-то больного ума. Рядом с пьедесталом возвышалась блестящая латунная фигура Отца Времени: его голый череп ухмылялся из-под ниспадавшего капюшона, одна костлявая рука сжимала песочные часы, другая – косу. Доставая часы из коробки, Пол, видимо, пробудил к жизни оставшуюся в пружине энергию, и коса начала раскачиваться взад-вперед в такт с ходом.
Вдоль основания сооружения была выгравирована надпись: Среди жизни – смерть.
– Невероятно! – воскликнул Мирза, наклоняясь вперед, чтобы получше рассмотреть надпись. – Жаль, что мне не шлют такие подарки.
– Можешь забрать его себе, – пробормотал Пол, – мерзость какая-то.
– Ох, перестань! – сказал Мирза. Коса остановила свое качание, и он осторожно потрогал ее, словно проверяя остроту лезвия. – Гротеск, да, но роскошный, тем не менее. Он кого они?
– Понятия не имею.
Мирза пододвинул коробку и принялся рыться в стружках.
– Должна быть записка. Ага, вот она. И ключ от часов заодно.
Он протянул Полу сложенный вдвое листок бледно-розовой бумаги с написанными на нем несколькими строками. Пол с содроганием прочел:
