— Мне кажется, я слышу его шаги, сеньор, — решился сказать Роджер. — Мы и не думали убегать от него, но, понимаете, мы играли в догонялки.
— Что до меня, — откровенно заявил Роберт, — я бы с удовольствием потерял Ричарда. Плевать мне на него! Он ещё глупее, чем рыжий Вильям.
Из-за кустов послышался плач Ричарда. Вскоре показался и он сам, худенький ребёнок с такими же светлыми локонами и бледным лицом, как и у его матери. Увидев своего брата, он тут же набросился на него:
— Я ненавижу тебя, Роберт! Ты спрятался от меня! Я всё расскажу отцу, и тебя накажут.
— Тебя тоже, если ты признаешься герцогу, что мы сбежали с занятий, — ответил Роберт. Он снова начал пританцовывать, схватившись за накидку Рауля. — Как бы я хотел, чтобы латыни не было вовсе! Я бы только и делал, что учился рыцарскому мастерству и катался верхом на лошади.
— Ты никогда не сможешь ездить верхом так же хорошо, как я, ведь у тебя короткие ноги! — закричал Ричард. — Сеньор Рауль, отец говорит, что Роберта будут звать коротышкой, потому что у него такие короткие...
Больше он ничего не успел сказать. С яростным криком: «Болван!» — Роберт накинулся на него, и они покатились по траве, сцепившись, как две дикие кошки.
Эдгар одной рукой оттащил Роберта и крепко сжал его, хотя тот и продолжал брыкаться и размахивать руками.
— Клянусь, Рауль, это истинные сыны Сражающегося Герцога... — проговорил Эдгар, не обращая внимания на сопротивление маленького наследника. — Ну, хватит, милорд! Всем этим криком вы лишь привлечёте внимание ваших воспитателей.
Так и случилось. Наблюдая за тем, как мальчиков под эскортом уводили во дворец, Эдгар сказал:
— Герцог воспитал такого наследника, который, как мне кажется, нанесёт ему жестокий удар. Роберт уже сейчас не ладит с ним.
Эти слова были сказаны полушутливым тоном, но в них заключалось куда больше правды, чем думал Эдгар. Из всех детей первенец Роберт, на которого, предполагалось, герцог должен был возлагать все свои надежды, был больше других удалён от отца как по духу, так и по уму. Роберт, будучи очень импульсивным ребёнком, не терпел никаких ограничений; для него стало настоящей трагедией, что его отец был властным и жёстким человеком.
Роберт многое унаследовал от матери, и это сделало его практически неуправляемым, и, кроме того, из-за природного упрямства он не желал придерживаться установленной дисциплины. Мать обожала его и всегда, когда могла, старалась укрыть его от гнева герцога Вильгельма. Очень рано Роберт начал считать герцога тираном и боялся его. Но маленький лорд был сыном Матильды и всегда мог укрыться за её благосклонностью как за неприступной стеной, чем десятки раз в неделю вызывал недовольство Вильгельма.
Что же касается других детей, то трудно даже предположить, что, появившись на свет от столь бурного союза, они могли долгое время жить спокойно. В детских не стихали ссоры: Роберт дрался с Ричардом; Аделина, совершенно не боясь жестокого наказания, отказывалась подчиняться воспитателям; маленькая монахиня Сесилия была настолько высокомерна, что это никак не сочеталось с её божественным призванием, а вот трёхлетний Вильгельм, напротив, демонстрировал полное соответствие между своими огненно-рыжими локонами и вспыльчивым характером.
Наблюдая как-то издалека за своим сыном, герцог обеспокоенно сказал:
— Ах, Рауль, неужели у меня не будет более достойного преемника, чем этот коротышка? Клянусь, в его возрасте я понимал куда больше, чем он, и даже больше, чем он будет понимать, когда станет таким, как я сейчас!
— Будьте терпеливым, милорд. Вы прошли через более суровую школу.
Герцог смотрел, как Роберт уходит, обняв сына Монтгомери, и презрительно проговорил:
— Он слишком прост, всегда старается завоевать любовь окружающих. Я никогда даже не задумывался о таких вещах. В отличие от меня, Роберт всё решает сердцем, а не головой.
Рауль некоторое время молчал, но потом всё-таки сказал:
— Сеньор, вы настоящий правитель, но разве так уж плохо иметь более доброе сердце, чем ваше?
— Друг мой, сейчас я первый именно потому, что в своих поступках всегда руководствовался разумом, а не сердцем, — ответил герцог. — Если Роберт со временем не сумеет усвоить этот урок, то, когда я отправлюсь к праотцам, он потеряет всё, что у меня есть.
Шло время, а герцог всё не видел в Роберте ничего, что заставило бы его изменить мнение, высказанное однажды. На протяжении зимы спокойную жизнь в замке то и дело нарушали выходки милорда Роберта и вспышки гнева его отца. Лорд Роберт не обращал ни малейшего внимания на то, что ему часто доставалось от воспитателя, но иногда то в шутку, то всерьёз жаловался, что у герцога Вильгельма тяжёлая рука.
Пришла весна, и Роберт приступил к своим любимым занятиям по рыцарскому мастерству. На время между ним и отцом установился мир. В герцогстве тоже не было никаких проблем, поэтому ничто не нарушало размеренного течения жизни. Нормандия наслаждалась долгожданным спокойствием. Позёвывая, Гилберт де Офей сказал:
— Черт возьми! Хоть бы какой-нибудь граф Аркес поднял восстание, и мы бы тогда занялись делом.
— Посмотрим, что приготовила для нас Бретань, — ответил ему Эдгар. — Я слышал кое-что подозрительное.
— Эдгар, ты почему-то всегда слышишь подобные вещи! — воскликнул Гилберт. — Кто тебе сказал? Рауль? Что Конан Бретонский отказывается следовать своей клятве верности?
— Вот уж о чём не знал, — осторожничал Эдгар. — Рауль ничего мне не говорил. Как-то в разговоре я случайно услышал от Фиц-Осберна что-то, что заставило меня задуматься, вот и всё.
— Ну что же, пусть Господь пошлёт что-нибудь, что позволит хоть как-то расшевелить нас, — заметил Гилберт и снова зевнул.
Господь отозвался на его молитву раньше, чем он мог ожидать, да так, что никто не мог этого предвидеть. Всё началось в конце весны; как-то во время обеда мирная атмосфера была нарушена. За массивными дверьми, ведущими в залу, в которой обедали рыцари, раздались возбуждённые голоса громко спорящих людей. Герцог восседал за высоким столом на возвышении в конце зала. Трапеза уже закончилась, но вино и кубки ещё оставались на столе, и все предавались веселью.
Когда во дворе поднялся шум, герцог, нахмурившись, посмотрел в сторону двери, а Фиц-Осберн поспешил к выходу, чтобы выяснить причину этого непристойного шума. Он не успел ещё дойти до середины залы, когда у дверей завязалась драка, и сквозь шум раздался отчаянный крик человека, который пытался привлечь к себе внимание исковерканными фразами на нормандском языке:
— Аудиенции! Я прошу, чтобы меня выслушал герцог Нормандии!
Секунду спустя он оттолкнул от себя стража, попытавшегося встать на его пути, да так сильно, что тот упал на пол и долго не мог подняться. Перед рыцарями предстал измождённый человек в истрёпанной и грязной одежде, на его плечах, пытаясь остановить его, повисли два стража, но он не обращал на них внимания. На нём была короткая, разорванная в нескольких местах и сильно испачканная туника. Свой шлем он, видимо, где-то потерял, и его длинные белокурые волосы растрепались и стали мокрыми от пота. Всё внимание было приковано к нему. Он дошёл до середины залы и оглядел присутствующих. Его взгляд остановился на герцоге, неподвижно наблюдавшем за ним из-за своего стола. Незнакомец протянул к нему руки и опустился на колени.
