Вильгельм был в кольчуге, в церемониальном шлеме, на котором красовался венок. Подобное облачение имело особое значение. Гилберт де Харкорт, который прибыл на это собрание от имени Хьюберта, шёпотом проговорил:
— О! Да, похоже, это война!
Герцог поднялся по ступеням трона и оглядел зал, будто подсчитывая, все ли на месте. Когда те, кто его сопровождал, заняли свои места на возвышении, он начал свою речь, обращённую к баронам.
Они слушали его в абсолютной тишине. Его сильный голос эхом отдавался под сводами зала. В зале теперь никто не шелохнулся; было очевидно, что вассалы не ожидали ничего подобного, и совершенно очевидно, что большинство из них слушали его с тревогой и неодобрением.
Рауль стоял справа от трона и мог видеть почти всех собравшихся в зале. Он держал свой обнажённый меч, уперев его острие в землю и обеими руками сжимая рукоятку. Один раз он украдкой взглянул на Гилберта де Офея, который стоял по другую сторону трона, но Гилберт не ответил на весёлый огонёк в его глазах, он явно был не в духе.
Герцог закончил свою речь и, сев, обеими руками вцепился в подлокотники своего трона. Потом кто-то шепнул что-то на ухо своему соседу. Шёпот усилился и превратился в сдавленный гул, который постепенно становился всё громче и громче.
Герцог снова поднялся, на него посмотрели с некоторым подозрением. Он произнёс:
— Господа, я удаляюсь, чтобы дать вам возможность обсудить всё между собой. — Он сделал знак своим братьям и вышел вместе с ними.
Как только дверь за ними захлопнулась, поднялся ужасный гам. Некоторые пытались объяснить всему собранию, насколько нереальными были требования герцога, другие, более молодые, старались перекричать общий неодобрительный шум, и, естественно, все разделились по группам от пяти до ста человек, объединившихся вокруг нескольких ораторов.
Фиц-Осберн первым спустился с возвышения. Он шагнул вниз и начал проталкиваться сквозь толпу. Он то здоровался с одним, то хлопал по плечу другого.
Де Монфор тоже встал. Он подмигнул Раулю:
— Клянусь душой Девы Марии, им эта идея не понравилась! Ну и что теперь?
— Я собираюсь пойти и послушать, что они говорят, — ответил Рауль. Он спрятал в ножны свой меч и взял де Монфора под руку: — Пойдём, Хью, в ближайшие двадцать лет у нас вряд ли будет ещё возможность так поразвлечься.
Вместе они спустились с возвышения и начали прокладывать себе дорогу от одной группы к другой.
— Рауль! Подожди немного! Герцог что, с ума сошёл? — сир де Эстотвиль попытался остановить его, схватив за плащ.
С другой стороны его потянул к себе Генри де Ферьер.
— Рауль, что всё это значит? Отправиться за море для того, чтобы сражаться с неизвестным народом на его же земле! Ведь это глупо!
— Ведь мы все потонем в море! — возмущённо продолжал Джеффри де Верней. — Помните, что случилось с Гарольдом у берегов Понтье! Корона! Королевство! Боже, кто слышал когда-нибудь о таком безумном плане?
— Отпустите меня, ведь это не мой план! — запротестовал Рауль. Его оттеснили от де Монфора, и он стал протискиваться к группе баронов, столпившихся вокруг Фиц-Осберна.
Фиц-Осберна все любили, и он всегда мог увлечь за собой слушателей. Рауль посмеивался, слушая его убедительную речь. У него был голос, который привлекал внимание окружающих, и один за другим бароны собирались вокруг него. Осуждение он встречал шутками и тем улучшал настроение собравшихся, затем, убедив их в том, что план вовсе не был столь уж безумным, как им сначала показалось, он умолял их вспомнить о долге и спокойно обсудить всё с герцогом. Кто-то потребовал от него ответа на вопрос о том, что лично он думает о требованиях герцога. Фиц-Осберн ответил уклончиво, но в таких тонах, что всем понравилось. Бароны начали думать, что именно его и надо сделать своим представителем.
Рауль прошмыгнул сквозь толпу к комнате, в которой ожидал герцог. Он вошёл и увидел, что Вильгельм стоит возле камина, подняв руку так, чтобы заслонить лицо от огня. Мортен, откинувшись на спинку стула, ковырялся в зубах, а епископ Одо, всегда менее терпеливый, чем эти двое, сидел за столом и отбивал по нему дробь пальцами, едва сдерживая своё беспокойство.
Вильгельм поднял глаза, когда вошёл Рауль, и печально улыбнулся. Рауль торжественно заявил:
— Я благодарю вас, мой господин, за этот день. Я ещё никогда так не развлекался.
— Что они говорят? — спросил Одо, взглянув на него своими тёмными сверкающими глазами. — Видит Бог, им нужно научиться соблюдать этикет!
— Ну, они говорят, что многочисленные победы герцога вскружили ему голову, мой господин, — ответил Рауль.
— Глупцы! — не поднимая головы, спокойно сказал Вильгельм.
— Великолепное собрание ничтожеств! — огрызнулся Одо. — Слишком долго в Нормандии царит мир. Мужчины отрастили себе толстые животы и научились ценить комфорт выше, чем славу. Но я научу их!
Мортен перестал ковыряться в зубах, чтобы спросить в обычной для себя дипломатической манере:
— Они собираются ответить герцогу «нет», Рауль?
Рауль засмеялся:
— Когда я уходил, они, похоже, собирались сделать Фиц-Осберна своим представителем, так что одному Богу известно, каков будет их ответ. Их сердца говорят «нет». Они говорят, вы не можете заставить их сражаться за морем, милорд. Я думаю, многие просто боятся отправиться в плавание.
Герцог повернул к нему голову:
— Виконт Котантен здесь?
— Пока нет. Но Тессон здесь, и он не одобряет ваш план.
Зубы Вильгельма засверкали в широкой улыбке.
— Я могу крутить Тессоном так, как мне захочется, — сказал он.
Кто-то постучал в дверь, Рауль открыл её и на пороге увидел Гилберта де Офея. Гилберт был весьма обеспокоен, он произнёс:
— Не будет ли герцог так любезен вернуться? Все решили избрать своим представителем Фиц-Осберна и предоставить ему возможность как можно мягче выразить все возражения.
В зале восстановился порядок. Герцог снова сел на трон, его братья встали за ним, Рауль остановился в некотором отдалении у колонны.
— Ну что же, господа? Вы приняли решение? — спросил герцог.
— Да, милорд, мы все обсудили, и на мою долю выпало высказать мнение всех собравшихся сегодня здесь благородных рыцарей, — начал Фиц-Осберн.
В зале послышался одобрительный шёпот; все благородные рыцари с благодарностью смотрели на своего представителя и замерли в ожидании. Им хотелось услышать, как ему удастся смягчить их безоговорочный отказ.
— Тогда говори, Фиц-Осберн, — сказал герцог. — Я слушаю.
Сенешаль поправил свой плащ на плече и поклонился:
— Сеньор, мы выслушали ваши предложения и отдаём вам дань уважения за ту отвагу, которая позволяет вам считать это предприятие легко осуществимым.
