Занавеси, висевшие в дверных проёмах и на окнах, не пропускали в комнату ветерок, поэтому было душно и пахло собаками, дымом от камина и жареным мясом.
Герцог сидел на высоком стуле во главе стола. В перерывах между сменой блюд пели и плясали бродячие артисты, а шут Галет бегал вприпрыжку вокруг стола и, дурачась, рассказывал непристойные истории. Это у него выходило так смешно, что все вокруг умирали от хохота.
Иногда улыбался и герцог, но однажды он нахмурился: Галет зло пошутил над целомудрием нового короля Англии. Речь шла об Эдуарде, сыне Этельреда, который всего два года назад покинул Нормандию. Пока Эдуард гостил здесь, герцог очень сдружился с ним и теперь не намерен был спускать такие шутки кому бы то ни было.
Но больше всего во время обеда герцога занимал его сокол, ещё не приручённый до конца. Он снял птицу со спинки стула и посадил на запястье. Питомец герцога был своенравен: если что-то ему было не по душе, сокол тут же вонзал свои когти в ладонь обидчика, пристально глядя на него светлыми холодными глазами.
— Замечательная птица, господин, — заметил Хью де Гурней. — Мне сказали, что она никогда не упускает добычу.
Вильгельм погладил соколиное оперение.
— Никогда, — подтвердил он, не сводя глаз с птицы.
Горнисты возвестили о том, что в залу вносят голову дикого кабана, того самого, что был убит герцогом в Гофферовском лесу два дня назад.
Голову принесли на огромном серебряном блюде и поставили на стол перед победителем. Разрезав кушанье на куски, его стали разносить гостям.
В дальнем углу залы, где было не так много людей, шёл оживлённый разговор. Герцог собирался поехать в Котантен поохотиться на медведей в лесах Валоньеза. Эта поездка оживлённо обсуждалась, потому что герцог брал с собой всего несколько слуг, поскольку там невозможно было разместить даже такой маленький двор, какой был у герцога в Фалейсе.
В Котантен ехали лишь некоторые приближенные герцога, личная охрана рыцарей и вооружённые солдаты под командованием Гримбольда дю Плесси, смуглого, вечно угрюмого человека со шрамом на губе, полученным в одном из прошедших сражений. Дю Плесси входил в личную свиту Вильгельма. Сейчас он сидел рядом с Раулем. До сих пор Рауль слышал лишь о двух лордах, намеревавшихся ехать с герцогом: Хемфри де Богуне, чьи земли граничили с Котантеном, и Гюи, юном отпрыске Бургундского дома, свита которого расположилась за столами справа от герцога.
Гюи, кузен Вильгельма, был немного старше его, но лет пять они воспитывались вместе во дворце в Водрилле. Бургундец был недурен собой, но слишком самолюбив. Раулю не нравилась его красота. Считая Гюи женоподобным, юноша с отвращением смотрел на его длинные ресницы и улыбку. Изящный и утончённый, Гюи считал себя очень важной персоной, но тем не менее был открыт для всех. И всё же Раулю больше по душе был суровый, менее приветливый и менее любезный герцог, благосклонность которого завоевать было гораздо труднее. С Гюи Рауль перевёл взгляд на Вильгельма, начав в который раз разглядывать человека, которому он дал клятву верности.
Хотя Рауль служил герцогу уже три месяца, он так и не сошёлся с ним и знал о нём лишь то, что знали все остальные. По взгляду Вильгельма невозможно было догадаться, какие мысли проносились в его голове. Глаза его всегда странно блестели, поэтому возникало ощущение, что даже в те моменты, когда, казалось, герцог занят лишь собственными мыслями, они продолжали жить своей жизнью и наблюдать за всем происходящим. Взгляд герцога пронизывал собеседника и подчас обезоруживал, поэтому Рауль не мог отделаться от впечатления, что под этим тяжёлым взглядом ни одна тайна не останется скрытой.
Орлиный нос герцога придавал ему высокомерный и в то же время величественный вид, а тонкие губы, казалось, застывали в скептической усмешке. Эти губы умели по-доброму улыбаться, но обычно выражение лица было печальным. Герцог сжимал их всегда так крепко, будто прятал от чужих глаз какие-то секреты, но в гневе уголки его губ подрагивали. В такие мгновения становилось ясно, какой на самом деле страстной натурой был герцог. Чувства, всегда так хорошо сдерживаемые, прорывались наружу, отметая все: доброту, справедливость, тактичность.
Вильгельм был крепкого телосложения. Высокий рост, унаследованный от отца, странным образом сочетался с полнотой, взятой от матери, дочери горожанина.
Несмотря на длинные и тонкие пальцы, руки его казались огромными. «Как у крестьянина», — подумал Рауль.
Герцог был ещё очень молод, но обладал недюжинной силой и выносливостью. Не зная усталости, он мог скакать по полям дольше всех своих рыцарей. А однажды в дружеской потасовке выбил из седла самого Хью де Грантмеснила, одного из лучших воинов в Нормандии. Герцог не мыслил жизни без охоты, особенно соколиной, и учебных боев с рыцарями. Увидев, как Вильгельм на полном скаку стреляет из лука, Рауль решил, что лучший стрелок ещё не родился.
Неожиданно в размышления юноши ворвался резкий голос. Рауль обернулся и увидел, что напротив сидел какой-то человек и спрашивал его, не должен ли он ехать в Котантен. Юноша робко ответил, что сенешаль Фиц-Осберн назвал его имя среди тех, кто должен сопровождать герцога.
— Думаю, поохотитесь вы на славу, — проговорил незнакомец, макая хлеб в соус на тарелке.
Раулю показалось, что, услышав эти слова, Гримбольд дю Плесси бросил неодобрительный взгляд на незнакомца. За спиной Рауля послышался смех. Юноша обернулся и увидел шута.
— Славная охота будет для рыцарей герцога, — ухмылялся Галет, прижимая свой шутовской жезл к щеке. — Милый мой, моли святых, и ты будешь в безопасности за поясом у Галета! — сказал он своей игрушке.
Гримбольд помрачнел. Схватив шута одной рукой, он поставил его на колени.
— О чём это ты говоришь, дурак? — проворчал он.
Шут захныкал:
— Не обижай бедного Галета! Славной будет охота, да, славной будет охота в Валоньезе!
Галет уставился на Гримбольда и снова засмеялся своим идиотским смехом.
— Сможешь ли ты поймать оленя с помощью своих верных друзей? Нет, это хитрое животное.
— Проваливай, мошенник! — Гримбольд с силой оттолкнул Галета, и тот растянулся на полу, в последний момент придав телу неестественное положение. Чей-то слуга, спешащий подать очередное блюдо, споткнулся о шута и упал на него, разбив при этом всё, что стояло на подносе. Галет покачал большой головой и промычал:
— Ну вот, такие умные люди, а спотыкаются на дураке!
Он собрал с пола кусочки кабаньей головы, отброшенные гостями, и, прихрамывая, побрёл к камину.
— Кнут по нему плачет, — заметил Гримбольд и снова занялся своей едой, кладя мясо в рот прямо рукой.
Рауль проводил взглядом Галета, с любопытством наблюдая, как тот улёгся у окна рядом с собаками и начал бормотать им что-то несуразное. Шут кивал головой, заставляя звенеть колокольчики на шапке, что-то бормотал, строя гримасы и пожимая плечами. Поймав взгляд Рауля, он улыбнулся ему печальной глуповатой улыбкой и стал подниматься.
