– Хватит! Сыт по горло!
– А коли кукол игра нелепа, так к нам милости просим! – Кто-то, схватив Булыцкого за рукав, бесцеремонно потащил его в центр хоровода.
– Пусти! Пусти, кому сказано, – попытался вырваться пенсионер, но – тщетно. – Да пусти же ты! – Пожилой человек дернул рукав, и, наконец-то освободившись, вдруг обнаружил, что уже находится в центре буйного хоровода.
– Ох и веселись, честной люд! – проорал заводила-скоморох, снова утягивая пожилого человека в пляс.
– А ну, пусти! – И, работая локтями, тот попытался вырваться прочь, но тут же чья-то рука вцепилась в зипунишко. Рывок, – и с противным треском разошлась материя, окончательно обрываясь на спине треугольным клоком, словно плащ, болтавшимся позади. Пенсионер же, не рассчитав усилия и потеряв равновесие, со всего размаху распластался на плотно утоптанном снегу.
– Поднимайша, поднимаша, – прошепелявил кто-то, подставляя руку, на которую поспешил опереться Николай Сергеевич. – Нешехо на сламные ихры пялится-то. Негоше хрех на седины навлекать-то!
– Спасибо, – буркнул в ответ пенсионер, поднимаясь на ноги.
– Похлятел и латно, – продолжал бурчать неизвестный, отряхивая пострадавшего. – Ступай и латно, – зыркая по сторонам, словно бы опасаясь, что на них сейчас налетит кто-то из бушующей толпы.
– Тебе-то что до меня?! – раздраженно поинтересовался преподаватель, глядя на помогшего ему мужика.
– Ох, и недобр ты, – растянул разбитые губы в безобразной улыбке тот, обнажая десны с кривыми перекошенными зубами, передние ряды которых отсутствовали.
– Что, Никола, – невесть откуда явился Тимоха, – до сраму охоч стал под седины?! – Только тут осенило пенсионера, что тот неизвестный, на ногу которого так неаккуратно наступил он, и был собственно ключник.
– Розог еще захотел, а? – прикрикнул трудовик на парня. – Так я – мигом! – Прости, – тут же забыв про ключника, повернулся он к беззубому.
– Бог простит, – зловеще усмехнулся тот и вдруг, ни с того ни с сего, обняв пенсионера, прикоснулся щекой к щеке.
– Чего творишь?! Что я тебе, баба, что ли?! – взъелся успокоившийся было Булыцкий.
– Людины все блатья, – убрав улыбку свою, прошепелявил тот и тут же растворился в толпе.
– Что за чушь? – вытирая щеку, зло сплюнул учитель. Мгновение поколебавшись, он, в сердцах матерясь, решительно двинулся прочь от этого места. – Поглядел и будет! – Настроение испохаблено было безнадежно, хотя, вроде и инцидент яйца выеденного не стоил.
– Подайте, Христа ради! – вернул его к действительности чей-то противный блеющий голос. Резко остановившись, Николай Сергеевич уперся взглядом в зябко кутавшегося в рванину какую-то нищего. – Хоть бы словом добрым, а все равно поможите! – жалобно скулил он, растирая посиневшие на морозе, ободранные, как после драки руки.
– Держи, старик. – Не задумываясь ни на мгновение, пожилой человек скинул свой зипунишко, и протянул просившему милостыню. Не ожидавший такого нищий принялся рьяно креститься, кланяясь перед Николаем Сергеевичем. – Дай тебе Бог здоровья, мил-человек! Век не забуду! Милостыня на тебя Божья прольется пусть! – рассыпался тот в благодарностях.
– Надевай, давай, – зябко похлопывая себя по плечам, подбодрил преподаватель.
– А ты? – глядя то на подарок, то на благодетеля. – Морозно же!
– Дома согреюсь, надевай! – Бедолага не заставил просить себя дважды, а, накинув зипун и еще раз поклонившись, поднялся и быстро-быстро направился куда-то во дворы. – Во, горемыка, – усмехнулся Николай Сергеевич и, не медля больше ни минуты, побежал домой отогреваться.
Впрочем, далеко убежать ему не удалось. Буквально полсотни шагов пробежал, как услышал позади себя вопли. Сначала единичные бабьи вскрики, в нестройный хор которых через пару секунд вплелись несколько мужских, и уже через пару секунд с площади, откуда только что доносился радостный гвалт, разнеслись горестные крики и стенания.
– Убили, мама родная!
– Бог душу грешную прибрал!
– Держи душегуба!
– У, черт! – сквозь зубы выругавшись, сплюнул Булыцкий. Остановившись, он потоптался на месте, размышляя; а стоит ли, по обыкновению своему, влезть во все дела, в том числе и в это новое происшествие, или все-таки вернуться домой и не заморачиваться по пустякам. Раздумье не заняло много времени; холод свое дело сделал, да и помнился инцидент с Угримом – и пожилой человек, махнув рукой, побежал к своему дому.
Уже в избе, сидя у печи и отогреваясь горячим травяным отваром, услышал он знакомое сопение в тамбуре, и через мгновение в дом вошел бывший лихой.
– Милован? – поразился пенсионер, после инцидента утреннего не ожидавший скорого визита. – Свататься, что ли, пришел?
– Твой? – не тратя времени на приветствия, тот бросил на стол окровавленный зипун с прорехой на спине.
– Мой, – пенсионер обалдело уставился на товарища. – Где взял? Приволок почто?
– А по то, – опустившись на скамейку, дружинник прислонился спиной к теплой стенке печи, – что сгубили сегодня того, кто в зипуне твоем ходил.
– Чего? – Николай Сергеевич пораженно уставился на товарища.
– Почто зипун твой у нищего был? – деловито поинтересовался дружинник.
– Ну, – смутился в ответ пожилой человек, – я отдал. Все равно порвал. А тому отогреться надо было. Ну я и дал.
– Кому тому?
– Нищий милостыню просил. Ну, вот ему.
– Отдал, – задумчиво почесал бороду гость. – В спину ему нож кто-то всадил. По прорехе твоей аккурат.
– И что?
– А то, что били в спину, лица не видя, – загнул один палец, – то – первое. Ну-ка, ляг. На пол прямо.
– Чего?!
– Ляг, говорю! Как если бы тебе удар тот достался.
– Милован, ты чего?!
– Да ляг, сказано тебе!
Еще толком не понимая зачем, Николай Сергеевич, на всякий случай смахнув пыль, сел на пол.
– Да не так! – раздраженно махнул рукой его товарищ. – Мордой в пол! Как если бы тебя ударили! Хотя и так видать, что рожами хоть бы и малость самую, да похожи с ним вы.
– С кем это?!
– Да с нищим тем!
– И что? – уже представляя, какой ответ получит, на всякий случай спросил преподаватель.
– А то, что зипун ты свой, Никола, на живот сегодня обменял, – почесав бороду, задумчиво отвечал дружинник. Следующие несколько минут сидели в полной тишине, размышляя каждый о своем. – Горазд ты, Никола, до бед на свою голову, – первым тишину эту нарушил Милован. – Вон в Москве всего ничего, да уже не мил кому-то.
– Обознались, может?! – без особой надежды поинтересовался Булыцкий.
– Может, – рассудительно кивнул Милован. – Да верится с трудом. Оно, если бы не Некомат да не Угрим, так, может, и было бы случайно, а так… Ты, Никола, не обессудь, да. Сдается мне, недруг у тебя теперь есть. Да такой, что ухо востро держи! Ох, Никола, – опускаясь на лавку, выдохнул Милован, – чует сердце – беде быть.
