— Как его зовут? — спросил Ансельмо, усаживаясь в вагоне напротив отца.
— Дзено.
Гвидо расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и наклонил голову к окну, чтобы расслабить мышцы шеи. Перрон, запруженный людьми, медленно двинулся назад. Поезд тронулся.
— У него тоже своя веломастерская? — спросил Ансельмо, блуждая глазами по железной решетке над перроном.
— Нет, у него старый магазин велосипедов. Тебе понравится, вот увидишь.
— Он или магазин?
— И то и другое.
Они улыбнулись, не глядя друг на друга.
— Когда ты с ним познакомился?
— На последних соревнованиях. Я тогда еще не знал, что он… — подыскивая слова, Гвидо всматривался в стену из красного кирпича, поросшего мхом, — … что он как ты. Я узнал об этом в конце гонки.
Отец никогда не говорил ему о других посланниках. И Ансельмо только сейчас задумался почему. Потом вспомнил, что во время этого последнего соревнования Гвидо попал в аварию. Между собой они всегда называли это «аварией». Ансельмо знал, что с того дня отец не мог больше сесть на велосипед, но он никогда не рассказывал сыну, что именно там произошло. И сейчас был не самый подходящий момент для столь деликатного вопроса. Поэтому Ансельмо задал другой:
— Нас только двое… таких?
— Нет. Посланников много, они везде.
— Ты знаешь других?
— Я — нет.
— А он?
— Он нам и скажет.
Город остался позади. За окном поплыли луга, словно тихие волны бескрайнего моря.
Гвидо посмотрел на сына и поймал на себе его взгляд.
— Это Дзено спас меня тогда, — признался он.
Девочки встретились в начале улицы Джентилини в половине пятого. Они в первый раз возвращались в мастерскую втроем с того дня, когда стирали ржавчину с рамы старой «Грациеллы», купленной на Порта Портезе, но никто из них не обратил на это внимания. Они шли молча, и каждая была занята своими мыслями, очень разными и одинаково далекими. Дверь мастерской оказалась открыта, играло радио. С каждым шагом звуки становились все отчетливей. Ни хоров, ни оркестров. Дьявольский грохот и металлическое эхо электрогитары зазвучали в ушах Греты тревожной сиреной. Она села на велосипед и понеслась к мастерской, оставив подруг далеко позади.
— Грета! — приветствовал ее Шагалыч.
Художник вынырнул из тени, освобождая нос и рот от маски и держа в руках баллончик спрея. Подойдя ближе, он мимоходом улыбнулся Грете и выглянул на улицу. Увидев Лючию, Шагалыч разулыбался по-настоящему.
— Тебе сюда нельзя! Я еще не закончил! — закричал он, даже не поздоровавшись с музой.
— Но мне интересно!
Лючия засияла и ускорила шаг. Остановить ее было невозможно.
Эмма и Грета обменялись хмурыми взглядами.
— Его нет? — спросила вполголоса рыжая.
— Нет.
— Значит, мы сейчас заходим. Ты садишься на диван и делаешь вид, что все в порядке. В остальном положись на меня.
Грета послушно вошла в мастерскую.
— Что это за музыка? — просила Эмма у художника-велосипедиста.
— Метал. Тебе нравится?
Эмма не стала даже рассматривать возможные варианты ответа на этот вопрос.
— Ты видела мой велосипед, Эмма? — прощебетала Лючия. — Он в стиле либерти. Это понятно по шарам.
На этот раз Эмма вынуждена была ответить, хотя по-прежнему не испытывала ни малейшего желания:
— Да он и на велосипед-то не похож.
Художник и муза посмотрели на нее, не понимая, похвала это или упрек.
— В смысле не похож на тот велосипед… ну, каким он был раньше.
Вздох облегчения у обоих.
— Ты что, сам все это сделал?
— А то, — промурлыкал довольный Шагалыч.
— Без помощи Гвидо?
— Ну да.
— И Ансельмо?
— Ну да.
— А кстати, — спросила Эмма, подведя разговор к этим именам с грацией змеи, — где они сейчас?
В ее уловках не было никакой необходимости. Шагалыч ответил ей так, будто и не собирался делать тайны из отъезда Гвидо и Ансельмо.
— В Милане. Их не будет несколько дней.
Грета побледнела.
— Зачем? — спросила она очень тихо.
Ее никто не услышал.
— Зачем они туда поехали? — допытывалась Эмма.
— В гости к какому-то другу-велосипедисту.
— А когда вернутся?
Шагалыч понятия не имел, что ответить: этот вопрос его, похоже, нисколько не интересовал.
— Не знаю.
Маленькое существо в голове Греты победно усмехнулось, но, кажется, кричать пока не собиралось.
Эмма оставила двух голубков ворковать около велосипеда и села рядом с Гретой на диван:
— Попробуй позвонить еще раз. Он, наверное, был в поезде и телефон не ловил…
Грета покачала головой.
— Да ладно тебе. Он сейчас ответит, и все прояснится.
Молчание.
— Меня бесит, когда ты такая!
Эмма вскочила, сунула руку в карман толстовки и выхватила у Греты телефон.
— Отдай!
— Ни за что, — решительно отказалась Эмма.
— Что ты собираешься делать? — набросилась на нее Грета.
Эмма отодвинулась на безопасное расстояние и стала искать номер Ансельмо. Гудки раздались раньше, чем Грета успела вырвать телефон.
Не занято.
— Сейчас ты его поблагодаришь за записку и кассету. Без истерики и паранойи. Как будто ничего не произошло, — наставляла Килдэр, возвращая Грете мобильный. — И пожалуйста, постарайся улыбаться, не дуйся, в телефон это слышно.
Прежде чем Грета успела переварить приказы подруги, в трубке раздался мягкий голос Ансельмо:
— Привет.
Грета улыбнулась — непроизвольно, не думая о советах Эммы:
— Привет.
— Как дела?
Грета замолчала. Вопрос был слишком трудным.
Эмма фыркнула и ущипнула подругу, чтобы та не превратилась в статую изо льда.
— Ай!
— Что с тобой?
— Нет, ничего…
Эмма смотрела на нее с видом человека, который не простит ни малейшей ошибки.
— Все хорошо! Сегодня такое солнце!
Подруга подняла вверх большой палец в знак одобрения.
— Да, здесь тоже солнечно.
— Где «здесь»? Ты не в Риме?
